Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Всё же интервью 1-му германскому телеканалу было заранее сговорено на 4 октября – так совпало! – в этом тихом доме Шёнфельда. А днём неожиданно накатило известие о пушечной стрельбе в Москве, пока смутно, неразборно, – но главный вопрос ко мне и был об этом. Разгон Верховного Совета[688], пока ещё не ясный ни в каких деталях, однако вытекающий изо всего предыдущего конфликта, я воспринял как тяжёлый, но выход из тупикового мучительного двоевластия в России. Казалось мне, нынешнее столкновение властей – неизбежный и закономерный этап в предстоящем долголетнем пути освобождения от коммунизма. Я понимал так: неизбежный, если Российскому государству суждено существовать и дальше, – в двоевластии ему нет бытия; и закономерный – что должна была проиграть сторона, державшая знамёна коммунистические[689]. (Примерно так, неделей позже, выразил я и в интервью российскому телевидению[690].)

Из Германии забрали нас приехавшие на автомобиле муж и жена Банкулы – в поездку через Австрию в Италию. Уже не оставалось времени ехать в Вену; но Зальцбург, проездом, и западная Австрия удивительно хороши. Когда-то великая Империя, вот сжалась же Австрия до маленькой, а с какой густотой сохранила отстоенную традицию веков. Сохрани её Бог от великих разорений Будущего.

Италия же не была для меня нова после нашей с Виктором Банкулом поездки в 1975 году. Тогда мы не докатили до Рима, теперь достигли его и прожили здесь даже четверо суток, много ходили. Подлинно сильное впечатление оставили Forum Romanum, Колизей и Катакомбы. Всё остальное – скорей разочаровывало сравнительно с ожиданием. Может быть, на меня накладывалась нарастающая болезнь.

В Риме же была аудиенция у папы Иоанна-Павла II. (Я пошёл с Алей и В. С. Банкулом, говорящим по-итальянски, но весь разговор переводила И. А. Иловайская, с неисследимо давних пор – преданная католичка, а теперь и активная помощница Папы.) Саму эту встречу Папа назначил в знаменательный для себя день 15-летия занятия им Ватиканского престола.

Величественная анфилада Ватиканского Дворца. К Папе я шёл с высоким уважением и добрым чувством. В прежние годы были между нами, в устных передачах третьих лиц, как бы сигналы о прочном союзе против коммунизма, это прозвучало и в нескольких моих публичных выступлениях. Он тоже видел во мне важного союзника – однако, может быть, шире моих границ. Я отчётливо выразил это в разговоре, напомнив, что католические иерархи в 1922–27 годах, при разгроме Русской православной церкви, налаживали сотрудничество с коммунистами в откровенном (но близоруком) расчёте – с их помощью утвердить в СССР поверх праха православия – позиции Церкви католической. Мои замечания явно не были для Папы новостью, но отемнили его лицо. Он возразил, что это была лишь инициатива отдельных иерархов (во что мало верится, зная дисциплину католиков). – В какой-то связи я упомянул энциклику «De rerum novarum» папы Льва XIII – и по его отзыву понял, что Иоанн Павел очень не чужд социалистических взглядов, – и это легко понять, и естественно для христианского иерарха[691].

______________

В декабре меня неожиданно поздравил с 75-летием телеграммою Ельцин. (Не знает, что в Европе я и критиковал его сильно?) Неизбежно отвечать. Я ответил суровым перечнем сегодняшних российских язв (в которых главная вина – его) [см. здесь].

Юбилей мой не обошли и некоторые западные газеты – но с оценками и мерками, давно у них устоявшимися: «Солженицын – в опасной близости от националистов, шовинистов; вернувшись в Россию, не примет ли объятий с ложной стороны?» (Какая нечистая совесть уже столько лет толкает их буквально взывать к Небесам, чтоб я оказался яростным «аятоллой», чтобы въехал в Москву на коне и сразу ко власти? Без этого у них почему-то не сходится игра. И как же они будут разочарованы, когда ничто такое не состоится? Впрочем, и утрутся с такою лёгкостью, как будто ничто подобное ими и не гужено-говорено уже второй десяток лет.)

Ну, и другой постоянный мотив: «Да кто нуждается в Солженицыне сегодня в России? кого сегодня направит его православная мораль?» – тем более что «время авторитетов в России прошло». (Этот тезис они тоже давно и усильно нагнетают, им просто позарез надо, чтобы в России никогда впредь не возникали моральные авторитеты: без этого насколько всем легче.) «Его пламенные речи к народу не услышит никто».

А вот тут, несмотря на 20-летнюю отлучку, я уверен, что – ещё как услышат! только не московская «элита» – а в провинции, в гуще народной, – для того и еду таким путём.

Однако в скептических предсказаниях западной прессы – есть и трезвость. За 20 лет моего изгнания и коммунистическая власть не уставала меня марать – настойчиво, всеми способами и при каждом случае. Да и в демократической печатности немало перьев насторожено ко мне. И я еду без иллюзий, что сумею эту вкоренившуюся враждебность преодолеть при возврате – да и при остатке жизни.