Угол опережения

Угол опережения

•

— Ты возьми птиц! Это прелесть, но после них ничего не остается: потому что она не работают! Видал ты труд птиц? Нету его! Ну по пище, жилищу они кое-как хлопочут, ну а где у них инструментальные изделия? Где у них угол опережения своей жизни? Нету и быть не может.

— А у человека что? — не понимал Захар Павлович.

— А у человека есть машины! Понял? Человек — начало для всякого механизма…

Андрей Платонов. „Происхождение мастера“.

Я увидел своего героя ранним июньским утром тридцать лет назад. По расшатанным тесовым мосткам, сквозь которые пробивалась трава, шагал машинист с дорожным сундучком. Как, почему занесло меня в такую рань на городскую окраину, не помню. Все вокруг было чужое, ничего мне не говорило, и я не мог тогда знать, что встреча эта останется в моей памяти. Таким встречам мы даем пройти мимо, но много лет спустя они неожиданно встают перед нами, воскрешая минувшие дни.

Едва ли то был Блинов, скорее всего — другой машинист. Но именно давней утренней встрече я обязан этими страницами. Когда я изводил Блинова расспросами, мной двигало нечто большее, чем обычный репортерский интерес или профессиональная дотошность. Я искал в рассказах Блинова приметы былого времени — своего времени.

Беседовали мы подолгу. И вдруг оказалось, что возраст, несколько десятков лет разницы, ничего не значат — мы были связаны одними воспоминаниями. Время, когда по тесовым мосткам (ныне не существующим) уходили в депо или возвращались из поездки машинисты с дорожными сундучками (тоже исчезнувшими из обихода), это время было нашим общим достоянием. Образ незнакомого машиниста, втихомолку живший в моем сознании, все чаще сливался с обликом Блинова. А судьба Блинова, раньше казавшаяся внешней по отношению к моему собственному опыту, теперь таковой уже не казалась — она говорила о времени, о городе, о моем детстве. И, вспоминая сегодня старый Курган, я вижу, как ранним летним утром по тесовым мосткам поднимается паровозный машинист Блинов, вернувшийся из поездки.

Я никогда не интересовался машинами, техника оставляла меня равнодушным, но одно из самых ранних моих поэтических впечатлений связано с машинами, с железной дорогой.

Крашенные охрой станционные постройки и мигающие семафоры были в детстве преддверием огромного и таинственного мира. Об этом мире за стенами родного города напоминала железная дорога; не рык самолета над головой как нынче, а гудки паровозов, лязг автосцепки и усиленные динамиками голоса составителей поездов.

Однажды, толкаясь на станции, я услышал про Блинова, а потом увидел его после очередного рекордного рейса. Играл оркестр, говорились речи, сновали по путям дети с букетиками полевых цветов — встречали героя.

Через много лет журналистская судьба свела меня с Иваном Петровичем Блиновым. Мне захотелось рассказать о нем — естественное следствие интереса и живой симпатии, какие вызывал этот человек. Как-то ко времени оказался прочитанным Андрей Платонов. И все это — платоновские истории про слесарей и паровозных механиков, рассказы Блинова о себе и мои детские воспоминания — складывалось в сюжет, которому уже было тесно в рамках журнального очерка. Так родилась эта книжка. Технические подробности редко украшают повествование, но здесь они были необходимы: герой нашел и выразил себя в деле.

По мере того как работа подходила к концу, передо мной все чаще вставал вопрос: «Что же за судьбой героя? В чем нравственный смысл его высокого профессионализма?»

Хроника начала растворяться в отступлениях. Но я решил не отказываться от них. В конце концов меня привел к ним материал, отступления были заложены в теме, они вырастали из темы и расширяли ее. А хроникальной полнотой можно было пожертвовать: жизнь не перескажешь. Я понял, что хочу не столько свидетельствовать, сколько разобраться в уроках Блинова.

Блинову сегодня за семьдесят, но он все так же деятелен, как и раньше: кто много работал, старится медленно. Должность у него почетная — шеф-наставник.

— Каждый год, — рассказывает Блинов, — несколько поездок с молодыми. А после — разборы рейсов, учеба. Как всегда. Вот недавно опять взял бригаду…

Машины стареют быстрее людей. В 40-х годах появились на наших дорогах паровозы серии «Л» — лучшие из тогдашних локомотивов. А уже с 1956 года выпуск паровозов в стране был прекращен. На магистрали вышли тепловозы и локомотивы с электрической тягой.

В 1975 году в курганском депо списали последний паровоз. Это была грустная церемония. Старые машинисты не скрывали слез. Они прощались с паровозом, как с верным другом. С ним уходила большая часть их жизни и целая эпоха в истории транспорта.