Уголек в пепле

Ты не плакал. Если бы плакал, было бы легче. Я бы свернула твою шею, как цыпленку или книжнику. Но я завернула тебя, взяла в руки, накормила. Я держала тебя на руках и смотрела, как ты спишь. Была глубокая ночь, и оттого все казалось нереальным, похожим на сон.

На рассвете следующего дня, когда я уже смогла ходить, я села на коня и отвезла тебя к ближайшему лагерю кочевников. Некоторое время наблюдала за ними и увидела женщину, которая мне понравилась. Она несла детей, как мешки с зерном, и куда бы ни шла, держала большую палку. И хотя она выглядела молодо, своих детей, похоже, у нее не было.

Мама Рила.

– Я ждала наступления ночи. И тогда оставила тебя в ее палатке, на ее кровати. И ускакала прочь. Но спустя несколько часов вернулась. Я должна была найти тебя и убить, чтобы никто не узнал о тебе. Ты был ошибкой, воплощением моей неудачи.

Но к тому времени, когда я вернулась, караван уже ушел. Хуже того, они разделились. Я же была слишком слаба и измотана, чтобы преследовать их. Поэтому позволила тебе уйти. Я уже сделала одну ошибку. Почему бы не сделать еще одну? И затем, спустя шесть лет, Пророк принес тебя в Блэклиф.

Мой отец велел мне вернуться из миссии, которую я выполняла. Ах, Элиас…

Я вздрогнул. Она никогда не называла меня по имени прежде.

– Ты бы слышал, что он мне говорил. Шлюха. Потаскуха. Проститутка. Что скажут наши враги? Наши союзники? Как оказалось, ничего они не сказали. Он позаботился об этом. Когда ты выдержал первый год в школе, когда отец увидел в тебе свою силу, то ты стал для него всем, о чем он только мог говорить. После нескольких лет разочарования великий Витуриус обрел наследника, которым мог гордиться. Знаешь ли ты, сын, что я была лучшим курсантом этой школы в течение многих поколений? Самым быстрым? Самым сильным? После того выпуска я одна переловила больше ополченцев, чем весь наш курс вместе взятый. Я взяла саму Львицу. Но все это ничего не значило для моего отца и до твоего появления, а уж тем более – после. Когда пришло время назвать своего наследника, он даже не подумал обо мне. Сразу назвал тебя. Бастарда. Ошибку.

Я возненавидела его за это. И тебя, конечно. Но больше, чем вас обоих, я ненавидела себя. За то, что была так слаба. За то, что не убила тебя, когда имела возможность. Я поклялась, что никогда вновь не допущу такой ошибки. И никогда не проявлю слабость.

Керис вернулась к решетке и уставилась на меня.

– Я знаю, что ты испытываешь, – сказала она. – Раскаяние и гнев. Мысленно ты возвращаешься и представляешь, как убиваешь ту девушку, как и я представляла себе, что убиваю тебя. Сожаление давит на тебя, точно кровь превратилась в свинец, – если бы ты только сделал это! Если бы только у тебя хватило сил! Одна ошибка – и тебе придется заплатить за нее жизнью. Не так ли? Разве это не пытка?

Отвращение к ней во мне смешалось с жалостью, когда осознал, что и она могла испытать ко мне лишь нечто подобное. Она воспринимала мое молчание как согласие. В первый и, вероятно, единственный раз в жизни я в ее глазах видел нечто похожее на грусть.

– Это тяжелая правда, но нет пути назад. Завтра ты умрешь. Ничто это не остановит. Ни я, ни ты, ни даже мой упрямый отец, хотя он и пытался. Пусть тебя греет мысль, что твоя смерть принесет твоей матери спокойствие. Это гнетущее чувство ошибки, что преследовало меня двадцать лет, наконец исчезнет. Я буду свободна.

Несколько секунд я не мог заставить себя хоть что-нибудь сказать.

И это все? Я скоро умру, и все, что она хотела мне сказать, – это лишь то, что я уже знал? То, что она ненавидит меня? Что я – самая большая ошибка, какую она когда-либо совершала?

Нет, неправда. Она сказала мне, что когда-то была человеком. Что и она испытывала жалость. Что не бросила меня погибать, как все говорили. Что, оставив меня с мамой Рилой, она пыталась сохранить мне жизнь.

Но когда тот краткий порыв жалости исчез, когда она раскаялась в своей человечности, предпочтя следовать своим желаниям, то стала тем, кто есть сейчас. Бесчувственным равнодушным чудовищем.

– Если я и жалею о чем-то, – проговорил я, – так только о том, что не пожелал умереть раньше. Что я не захотел перерезать собственную глотку во время Третьего Испытании вместо того, чтобы убивать людей, которых знал много лет. – Я встал и подошел к ней. – Я не жалею о том, что не убил Лайю. Я никогда об этом не пожалею.

Я вспомнил слова Каина, сказанные той ночью, когда мы стояли у сторожевой башни и смотрели в дюны. «У тебя будет шанс получить истинную свободу – свободу тела и души».

Я вдруг перестал чувствовать себя опозоренным или побежденным. Это… это и есть то, о чем говорил Каин: свобода идти на смерть, зная, что так будет правильно. Свобода назвать душу своей. Свобода сохранить хоть немного доброты, отказываясь стать таким, как моя мать, и умирая за то, за что стоит умереть.