Угольки

Я этого не ожидала. Ни разу за все те разы, что прокручивала в голове подобный разговор. Я застываю на месте, и его грубое привлекательное лицо расплывается перед моими глазами.

Минуту мы стоим молча. Затем Кэл откашливается.

— Ты хорошо справлялась. Сама, имею в виду. Мак рассказывал мне, как у тебя дела.

Во мне что-то вспыхивает.

— И тебе никогда не приходило в голову, что я тоже хочу, чтобы кто-то сказал мне, как у тебя дела?

Он моргает.

— Ээ, нет. Ни разу не приходило. Думал, что если я буду поблизости, маячить в твоем круге общения, то тебе будет хуже. Поэтому я держался на расстоянии.

— Я знаю, почему ты так делал, но это тоже было неправильно. Ты правда думал, будто мне без разницы, в порядке ты или нет? — мне ненавистно, что на последних словах мой голос срывается.

Он слегка дергается, будто ему приходится остановить себя, чтобы не потянуться ко мне.

— Думал, ты меня ненавидишь.

— Это не так работает.

— Наверное, но я думал, что ты точно двинешься дальше. Найдешь другого мужчину и будешь счастлива. Ты такая молодая, сильная, великолепная, милая и сексуальная, что любой захотел бы тебя. Но Мак сказал, что ты ни разу этого не делала, — он снова качает головой с тем тоскливым, недоуменным выражением. — Ты не хотела найти себе нового мужчину?

У меня отвисает челюсть.

— Нет. Не хотела.

— Почему нет?

Он реально не знает. Не имеет ни малейшего понятия. И это поражает и разъяряет меня до такой степени, что слова просто слетают с языка.

— Потому что я влюблена в тебя, тупой ты засранец. Я до сих пор тебя люблю.

Я никогда не собиралась сообщать так много, и я вижу шок, омывший лицо Кэла.

Мне уже нечего говорить или делать, так что я разворачиваюсь на пятках и ухожу от него.

Он не идет следом и не пытается вновь заговорить со мной.

Глава 13

Следующим утром мы рано трогаемся в путь. Если все пройдет хорошо, то в середине дня прибудем в город.

Я не чувствую себя так странно или тревожно из-за разговора с Кэлом, как мне думалось. Я даже не чувствую себя виноватой из-за того, что он знает о моих чувствах к нему. Это факт жизни. Моего существования. Такой же факт, как то, что он любит меня.

Так что в целом я чувствую себя чуть лучше, чем вчера. Ничего не решено, но мы как будто сделали первый шаг.

Это лучше, чем ничего.

Мне даже удается кивнуть, когда я утром вижу его на другой стороне лагеря. Слегка улыбнуться ему. Он не подходит и не заговаривает со мной, но его лицо смягчается в очевидной манере. От этого мое сердце сжимается.

Первые несколько часов проходят в такой же лишенной событий тягомотине, что и вчерашний день, но я по какой-то причине на нервах. Наверно, это эмоции, связанные с Кэлом, но такое чувство, будто мои нервные окончания пылают, как это бывает, когда назревает кризис.

Может, мое тело запуталось и убеждено, что этот сдвиг в отношениях является чрезвычайной ситуации.

Как бы там ни было, я еще настороженнее, чем обычно, пока мы с Гейл ведем караван по скалистой горной тропе в Западной Вирджинии. Это более неровная местность, чем наш регион Кентукки. Более угрюмая. Более устрашающая с каменистыми уступами и глубокими темными впадинами. Мы передвигаемся медленнее, чем вчера.

В таком ландшафте могут притаиться монстры.

Мы с Гейл уезжаем чуть вперед, когда тропа описывает глубокую петлю, а затем сужается между двумя высокими выступами скалы. Мы обе резко останавливаемся, когда поворачиваем и обнаруживаем, что дорога преграждена огромным упавшим деревом.

Первое, что я замечаю — дерево не вырвано из земли с корнями. Его срубили.

А значит, это ловушка.

Я выстреливаю из пистолета в небо, чтобы предупредить остальную группу позади нас, и мы с Гейл выполняем резкие U-образные развороты, чтобы вернуться охранять остальных и припасы. Но из ниоткуда раздается выстрел, пробивший переднюю шину Гейл. Она успевает спрыгнуть прямо перед тем, как ее мотоцикл заносит в сторону.

Ее байк вскользь задевает мой, катясь по земле и выбивая меня из равновесия. Поскольку я это предвижу, я тоже соскакиваю с мотоцикла прежде, чем он падает, но плохо приземляюсь на свою слабую лодыжку — ту самую, которую я повредила, когда чуть не замерзла насмерть. Она подворачивается, и я чуть не падаю.

Внезапная боль так обжигает, что первые несколько секунд я даже не осмысливаю ее. Я бегу за Гейл. Она несется обратно к нашему каравану и стреляет в направлении стрелков, которые заняли высокие позиции на защищенном утесе над нами.

На моем пятом шаге случается сразу две вещи. Мучительная боль в лодыжке наконец-то накрывает меня будто приливной волной, и я вижу, как Гейл подстреливают.

Пуля попадает ей в грудь или в плечо (слишком много всего происходит, чтобы я могла оценить точное место ранения), и она падает передо мной.

Потом не остается ничего, кроме боли. Паники. И еще чего-то темного и отчаянного. Сродни абсолютному одиночеству.

Моя больная лодыжка подкашивается, и я тоже падаю, едва сумев пригнуться за несколькими упавшими камнями, которые могут предоставить мне минимальное укрытие.