Уготован покой...

А на улице наступила передышка: кабина грузовика встала под прямым углом к прицепу. Вспотевший полицейский прыгает, словно кузнечик, вокруг, пытаясь направить движение по соседней улице. А офицер-«буйвол» и водитель грузовика, словно братья, стоят себе и покуривают у подножия заглохшего чудовища: полное фиаско — их общий удел. Если они кого и винят, то, по всей видимости, не друг друга, а злые козни некой высшей силы, пребывая в полном согласии. Ничего не поделаешь. Подождем. Все равно ходят слухи, что здесь планируют проложить автостраду, и все эти старые домики, стоящие по обеим сторонам переулка и построенные еще во времена турецкого владычества, так и так придется снести ко всем чертям. А до тех пор спешить некуда. Не горит.

Ионатан встает. Расплачивается. Что-то бормочет. С несвойственной ему решимостью бросает красивой женщине: «Привет, куколка!» Застенчиво улыбается, опустив глаза. И наклоняется, чтобы взвалить на плечи свое снаряжение.

Нет у него никаких претензий: все идет, как намечено. Пустыня — вот она, ждет, раскинувшись перед тобою. Ничего не горит. Рюкзак, оружие, «усыновленный» спальный мешок, фляга, магазины с патронами, штормовка — все это он взваливает на себя и, полусонный, выходит. Устал? Немного устал. Не беда. А вообще-то как раз наоборот; так бывает после беспробудного двадцатичасового сна: все слегка затуманено, но ты умиротворен. Только он спал и спал, дни и ночи, недели, месяцы и годы. Детство, отрочество, юность проспал он беспробудно, неподвижный, словно мешок. Но теперь он бодр как черт, теперь он поднимается и уходит. Наверно, можно отыскать подходящую русскую поговорку. Что мне за дело? Я не скажу о себе mea culpa, нет, не моя вина. Прощайте! Жизнь начинается.

На выезде из города, под навесом, где солдаты обыкновенно ловили попутные машины, поджидали Ионатана запахи пота, гарь жженого оружейного масла, шибающий в нос кислый дух высыхающей мочи. На асбестовой стене, служившей защитой от дождей и ветров, кто-то неуклюже нацарапал похабную картинку: мощные бедра и раскоряченные толстые ноги, а между ними замер в ожидании невероятных размеров член, отдельный от тела, короткий и толстый, похожий на минометный ствол. С широко открытым глазом, из которого капает слеза желания. И рукою того же, а может другого, художника из числа тех, что ждут попутку, написан поверх рисунка призыв, с которым неизменно обращается к жителям страны Израильское управление водоснабжения: «Берегите каждую каплю!»

Ионатан, стоящий себе в одиночестве и не проявляющий никаких признаков нетерпения, через некоторое время решил, что должен исправить надпись. Уголок магазина с патронами вполне мог послужить ему резцом по асбесту. На одноглазом минометном стволе следует написать «член». А по всему рисунку — Mea culpa, а может, «Да здравствует справедливость!». Но внезапно Ионатан отказался от своего намерения. Он перечеркнул два последних слова, а первое сделал еще более четким. И тут остановился рядом с ним обшарпанный армейский грузовичок-вездеход с двумя солдатами-резервистами. Вид у них был довольно потрепанный, оба в темных очках, защищающих от ветра и пыли, один — в плотной шинели, другой прикрыл голову и плечи серым одеялом, отчего стал похож на араба или еврея, завернувшегося в молитвенную накидку — талит.Без лишних слов взобрался Ионатан в кузов через задний борт, бросил свое снаряжение среди прочих валяющихся там рюкзаков, свернулся калачиком, укрывшись штормовкой и удобно примостившись на пропитанных маслом брезентовых полотнищах. И в то же мгновение охватили его, растекаясь по жилам, бурный восторг и радость от быстрой езды. Он сощурил глаза, принимая всей грудью удары ветра острые, холодные, пронизывающие, сухие. Словно бичом, секли его лицо мелкие песчинки. На протяжении всего пути Ионатан крепко сжимал магазин с патронами, тот самый, с помощью которого подправил надпись на похабной картинке там, под навесом, где ожидают попутной машины.

Уже давно осталась позади Беэр-Шева, а пустыня все еще зеленела первыми всходами хлебов на бескрайних и безлюдных полях. Казалось, пастелью прошлись по мягко очерченным холмам, и не оторвать от них глаз, слезящихся от ветра и песка. Зеленый цвет был как-то особенно глубок, то там, то тут менялся он под налетавшими порывами ветра, то там, то тут ослепительно взблескивали лужи. И постепенно он, этот цвет, затухал в пространстве, стремясь коснуться голубизны горизонта, словно где-то там, в дальней дали, и в самом деле примиряются наконец-то оттенки неба и поля. Умиротворение. Есть любовь на свете, где-то там, далеко-далеко отсюда, где небесный свод мягко ниспадает на вспаханное поле. Там все завершается наилучшим образом, полным покоем…