Уготован покой...

Но именно здесь вранье окончилось, сказал Ионатан самому себе. Здесь я навсегда избавился от своей аллергии. И больше не курю. И борода у меня выросла. Я начинаю кое-что понимать. И сердца наши готовы, потому что все изменяется к лучшему. Я здесь.

Может, пойти нынешней ночью поискать Михаль? А что? Почему бы и нет?

7

Наконец-то зима убралась восвояси. Дожди прекратились, тучи рассеялись, резкий ветер превратился в ласковый морской бриз. Всю последнюю мартовскую неделю Срулик мог сидеть на своей маленькой веранде и провожать взглядом птичьи стаи, которые рассекали багровое небо, пролагая себе путь на северо-запад.

Несмотря на зимние ливни, всходы на полях оказались отличными. В апреле поднялись и ячмень, и пшеница. Зазеленевшие поля тянулись до линии холмов на востоке. Весна запоздала: только сейчас зацвели в садах яблони, грушевые деревья оделись в белое, словно невесты, и западный ветер доносил до нас их исполненный чувственности аромат. Грунтовые дороги подсохли. Орешины, смоковницы и миндальные деревья покрылись свежей листвой. И виноградные беседки в наших палисадниках стали медленно пробуждаться к зеленой жизни, одаривая нас своей тенью. Начали расцветать розы, подрезанные зимой. Каждое утро, задолго до рассвета, кибуцная усадьба оглашалась гомоном воробьев, усеявших кроны деревьев. Вновь и вновь, словно повторяя пароль, кричал по утрам удод, а на крышах наших домов настойчиво ворковали голуби. Гуляя среди развалин деревни Шейх-Дахр, Анат вдруг заметила пять газелей, замерших на гребне далекого холма, и тут же показала их Римоне, Заро и Уди. Газели постояли и исчезли.

Во дворах арабской деревни, лежавшей в руинах, пылали бугенвиллеи, словно сами камни исходили криком. По разрушенным аркам и сводам вились побеги дикого винограда. И запахи цветущей акации по-разбойничьи завладели каждым холмом.

На тракторном прицепе увез Уди из Шейх-Дахра огромный жернов, камень, служивший некогда притолокой в одном из домов, и деревянное, почерневшее от времени молотило. Все это разместил он на лужайке перед своим домом. Однажды зимой, в субботу, в просвете между дождями, поделился Уди своим намерением выкопать на кладбище Шейх-Дахра скелет, привезти его в кибуц, установить на лужайке — пусть отпугивает птиц и раздражает стариков. Быть может, это была всего лишь шутка. А быть может, в весеннем ликовании это намерение начисто позабылось.

Азария тоже принес из деревни Шейх-Дахр огромный треснувший кувшин, который и подарил Римоне. Он наполнил кувшин землей, посадил в него красную герань и установил кувшин у входа в дом. «Это Иони очень понравится», — сказала ему Римона. Но в голосе ее не прозвучало ни радости, ни печали.

День за днем, в четыре часа утра, Шимон-маленький выгонял стадо овец на пастбище, на склоны холмов, вздымавшихся на востоке. День за днем, в шесть или в семь утра, возвращался добряк Сточник с фермы после ночной дойки и молча проходил мимо окна кабинета, за которым сидел Срулик, секретарь кибуца. Срулик начинал свой день с писания писем и стремился завершить эту работу до того, как проснется телефон. День за днем по пять часов проводила Хава Лифшиц за работой в пошивочной мастерской, где, поджав губы, латала рабочую одежду. День за днем Эйтан Р. косил люцерну, провозил через всю кибуцную усадьбу телегу со свежескошенным кормом и наполнял им ясли на ферме.

А в послеобеденное время, немного передохнув, мы все работали в своих палисадниках: вскапывали, пололи, подрезали, стригли газоны. В выпуске радионовостей вновь сообщалось о напряженной обстановке на северных границах, об угрозе войны, о террористах, просочившихся на нашу территорию, о решительном протесте и серьезном предупреждении, высказанных Леви Эшколом, главой правительства Израиля, послам четырех великих держав. А в промежутке между сводками новостей радио передавало для нас старые песни на иврите, те, что пели первые поселенцы, прибывшие в Эрец-Исраэль еще в начале века. И сердца наши сжимались…

Нормальная жизнь, без особых потрясений. Но в середине апреля скоропостижно скончался Сточник.