Уготован покой...

— Я могу тебе сказать. Было это так. Когда мы с тобой решили пожениться, для каждого из нас все было впервые. Ты был у меня первым, и я была первой у тебя. Ты сказал мне, что мы будем первыми во все дни нашей жизни, ничему не станем учиться у других, а все сделаем сами: и наш дом, и нашу лужайку, и все остальное, словно мы первопроходцы и никто не открывал этого до нас. Мы будем будто мальчик и девочка в лесу, возьмемся крепко за руки, и ничто нас не испугает. Ты сказал мне, что я красивая. А еще сказал, что ты добрый и отныне не будешь стесняться быть добрым: когда ты был маленьким, то очень стеснялся того, что няни, воспитательницы, друзья, учителя — все называли тебя добрым мальчиком. Ты обещал, что возьмешь меня в путешествие по пустыне и научишь любить ее, и я в самом деле научилась. Ты обещал, что научишься у меня всегда сохранять спокойствие, любить классическую музыку, и особенно Баха. И ты тоже научился. Мы думали, что будем понимать друг друга, даже промолчав вместе весь день напролет и не произнеся за весь вечер ни единого слова. И считали, и ты и я, что будет лучше для нас и для твоих родителей, если станем мы жить вместе, а не каждый в своей комнате: ты — с Уди и Эйтаном Р., а я — с двумя другими девушками. Поженившись, мы станем жить вместе, и у нас не будет необходимости встречаться где-то вне дома, в самых невообразимых местах. К тому же лето было на исходе — помнишь, Иони? — надвигалась осень, а за ней зима, а зимой мы не могли бы встречаться в наших местах, потому-то мы и решили пожениться еще до того, как начнутся дожди… Не плачь, Иони, не надо грустить…

— Кто плачет? — рассердился Ионатан. — Это всего лишь моя чертова аллергия, от которой у меня воспалены глаза. И ведь тысячу раз говорил тебе, что у меня жжет глаза, и просил не ставить в вазы сосновые ветки!

— Прости, Иони. Но теперь зима, и у меня нет цветов.

— Тысячу раз говорил я тебе, чтобы ты прекратила по целым дням твердить мне «прости», «прости», словно официантка или горничная из какого-нибудь кинофильма. Вместо этого скажи мне: что же теперь?

— Теперь — что, Иони?

— Что осталось теперь, я тебя спрашиваю. Буду весьма благодарен, если ты не станешь возвращать мне мои же вопросы, а окажешь любезность, сделаешь над собой усилие и ответишь, когда тебя спрашивают.

— Ты ведь знаешь, что теперь, почему же ты спрашиваешь? Теперь ты и я уже несколько лет муж и жена. Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю, почему я спрашиваю. Спрашиваю, и все тут. И хочу в конце концов услышать ответ. Что это? Ты намеренно пытаешься свести меня с ума, добиваешься, чтобы я вышел из себя? Ни разу за всю нашу жизнь так и не ответишь ни на один вопрос?! Всю жизнь будешь разговаривать со мной как с маленьким недоумком? Что же это такое?

На мгновение она подняла голову от вышиванья и взглянула на него. И тут же глаза ее словно вновь стали искать в воздухе обретшую некую зримую форму мелодию. И действительно, музыка будто вышла из берегов и, попытавшись одолеть мощный заслон, сдерживающий ее буйство, попытавшись прорваться поверх плотины, не выдержала, отчаялась, уступила, сдалась, покорилась и, сразу же став утонченно-нежной, ушла в глубину, чтобы там просочиться под основанием плотины. Поток ведущей мелодии разветвился на отдельные тонкие ручейки, каждый из которых словно бы сам по себе, независим от остальных, но при этом обвивают они друг друга в стыдливом томлении, постепенно преодолевая самую суть одиночества и накапливая внутреннюю страсть для нового буйного всплеска.

— Иони, послушай…

— Да, — сказал Иони, и в то же мгновение его гнев стих и он ощутил какую-то робость. — Что?

— Послушай, Иони. Значит, так… Я и ты — мы вместе. Вдвоем. Одни. Мы близки друг другу, как ты говорил когда-то. Ты добр, а я стараюсь оставаться такой, какой ты назвал меня тогда, — красивой. И ничему не учиться у других, как если бы мы были первые. Почти всегда мы ладим. А если иногда что-то не так и раздражает тебя, как, например, минуту назад, когда я сказала тебе «не плачь», а ты рассердился, так это ничего. Я знаю, что раздражение пройдет, и ты снова будешь в ладу со мной, и нам снова будет хорошо вместе. Возможно, тебе кажется, что все время должно происходить что-то новое, но это не так. Я не говорю тебе: «Посмотри на других людей», но ты все-таки посмотри: увидишь, что и у них не каждый день случается что-то новое. Что должно случиться, Иони? Ты уже мой муж. Я твоя жена. Это дом. Это мы. И сейчас середина зимы.

— Не в том дело, Римона, — прошептал Ионатан.

— Я знаю: внезапно, в одно мгновение, нахлынула на тебя тоска, — сказала Римона, водя пальцем по поверхности стола.

И тут она резко, с не свойственной ей порывистостью, словно взбунтовавшись, поднялась и встала перед ним.

— Ты совсем рехнулась? С чего это вдруг ты начинаешь раздеваться?

Бунт угас: она бессильно опустила руки, лицо ее побледнело.

— Я только подумала… — Она вся дрожала.

— Надень свитер. Никто не просил тебя раздеваться. Мне это не нужно.

— Я только подумала… — прошептала она.