Угрюм-река

— Какая она из себя? — спросил Прохор, прихорашиваясь у зеркала.

— Да обыкновенная, ваша милость, — сделал швейцар рот ижицей и прикрыл его кончиками пальцев. Он был много проще величественного министерского швейцара: нос пуговкой и ливрея грубого сукна.

— Блондинка, черная?

— Черная, черная!.. Это вы изволили угадать.

— Полная?

— Да, приятная пышность есть.

— Баронесса просит вас пожаловать, — распахнула двери горничная.

Голову вверх, Прохор направился в гостиную. На его мизинце — крупнейший бриллиант.

— Будьте столь добры присесть.

Зеркала в золотых обводах, шкура белого медведя. На потолке — три голые девы и парящие амуры.

Раздвинулась портьера и, шурша юбками, вышла баронесса. Сердце Прохора упало. Нет, не та. Встал, склонился, крепко чмокнул руку.

— Боже, какой вы огромный!.. И какой… — она хохотнула себе в нос, оправила кружева на высоком бюсте и произнесла:

— Присядем.

Прохор хлюпнулся в крякнувшее под ним кресло.

— Простите, осмелился — так сказать…

— Я очень рада… Вы курите? Пожалуйста, — она протянула свой золотой портсигарчик гостю и сама закурила.

Прохору было видно, как в соседней комнате лохматая беленькая собачонка повертелась возле стоявшего на полу вазона с цветком и бесстыдно подняла ногу. Прохору стало смешно. Кусая губы, он сказал:

— Какая прекрасная в Петербурге осень.

— Да. Вообще Петербург — чудо. Ну, а как Сибирь? Вы женаты? Большое у вас дело? Надолго ль вы в Питер? А оперу посещаете? Ну, как Шаляпин?

Прохор заикался на каждый вопрос ответом, но баронесса в тот же миг его перебивала.

Подали на подносе чай с лимоном, с розовыми сушками. Почему-то три чашки.

— Доложите Семену Семеновичу, что чай готов. Горничная в накрахмаленном фартуке, выстукивая каблучками, скрылась. Баронесса оправила черные локоны, схваченные над ушами обручем в виде блестящей змейки, и, откинувшись в кресле, облизнула тонкие малиновые губы:

— Позвольте! Так это, верно, про вас говорил Семен Семеныч?

— Простите… Кто такой Семен Семеныч? Баронесса, заглядывая ему в глаза, пригнула голову к левому плечу, погрозила гостю мизинчиком и захохотала в нос:

— Ая-яй!.. Ая-яй!.. Так вы не знаете генерала, у которого…

— Простите! — обескураженно воскликнул Прохор. — Так-так-так.

В это время через соседнюю комнату катился петушком сановник.

— Гоп-ля-гоп! Гоп-ля-топ! — пощелкивал он пальцами вскинутой руки, а собачонка, встряхивая шерстью и кряхтя, подскакивала в воздухе.

— Семен Семенович, вы не ожидали гостя?

— Ба! Да… — с распростертыми руками направился он к Прохору, но шагах в трех вдруг остановился. — Что угодно? Ах, это вы? Рекомендую, Нелли… Прекрасный молодой человек. Только о делах ни слова… — затряс он на Прохора кистями рук.

— Ни-нн-ни!.. В кабинете-с, в министерстве-с… А я здесь… Знаете? Это моя кузина. Жена моя на водах, в Карлсбаде… На минутку-с, на минутку-с… завернул. Что, чай? Прекрасно. А я, кузиночка, уже в путь. Заседания, заседания… Сто тысяч заседаний… Даже в праздники, — и сановник схватился за голову. — С ума сойти.

Он чай выпил на ходу.

— Марта, портфель, перчатки! — Поцеловал баронессе руку, кивнул Прохору. — Итак, через недельку… Но, предупреждаю… Впрочем, нет, нет… О делах ни звука. Адье! — и от дверей, натягивая левую перчатку, крикнул:

— Кузина! Ради бога… Предложи господину золотопромышленнику подписной лист. Ну сто, ну двести, сколько может… В пользу сирот отставных штаб- и обер-офицеров.

— Ваше превосходительство! — полез Прохор в карман. — Я рад буду подписать не сто, не двести… И в пользу кого угодно. Вот на пятнадцать тысяч чек, — и он положил синенькую бумажку на кремовый бархат круглого стола.

— О! О! О! — и старик, подскользнув, как конькобежец, по паркету к гостю, с небывалым жаром тряс его руку, восклицая:

— Это… это… это… большая жертва с вашей стороны. Еще раз мерси, горячее, горячее спасибо от лица всех облагодетельствованных вами офицерских сирот. Загляните завтра в час… туда… Понятно? Я послезавтра уезжаю по епархии, с осмотрами. У нас там кой-какие… Итак… — он весь вспыхнул, загребисто сунул чек в портфель и, вильнув взглядом по вдруг помрачневшему челу баронессы, с разбегу выехал на подошвах в дверь. Прохор сидел недолго. Немножко поболтали, но разговор не клеился: мысли баронессы были сбиты, спутаны, глаза печальны, как у обворованной среди бела дня жертвы. Время уходить. Прохор был уверен, что дело завтра, будет решено в его пользу. Он встал.

Баронесса, овладев собой, любовалась мощной фигурой Прохора. Черные, подведенные глаза ее горели искрами. Подавая теплую, в кольцах, руку, она сказала:

— Я жду вас послезавтра в семь…

— Утра?

— Ха-ха!.. Смешной!..

— Простите… Вечера, конечно… Рад!

— Прокатимся на острова. А там видно будет, куда еще. Познакомлю с подругой. Эффектная такая, знаете, кустодиевская… Но… — и она вновь загрозилась пальцем. — Но я ревнива…

— Что вы, что вы!.. — смешался Прохор, а хозяйка раскатилась мягким серебряным смехом чуть-чуть в нос. — Но вы все-таки не оказали мне — женаты вы или нет?