Угрюм-река. Книга 2

– А пойдемте-ка, братцы, к лодке, – сказал Протасов, – мне ехать пора. Там и поговорим.

Матвеев с Краевым решили переночевать в избушке. Рабочие вместе с Протасовым, дружески попрощались с ними и спустились к воде. Протасову нужно в литейный цех, где спешно, в ночную, ремонтировалась вагранка. Заработали две пары весел, Протасов взялся за руль. Сквозь темень лодка быстро заскользила вниз.

– Так в чем же дело, Каблуков?

– Да вот… Поскладней хотелось. Да не шибко мастер говорить-то я. – И смущенный слесарь стал утюжить свою бороду. – Дело вот в чем, барин Протасов… То бишь, как его… Андрей Андреич… Ты даве правду сказал, бастовать у нас теперича – это ваньку валять, нет никакой спозиции. Економной забастовкой, то есть кономической, нешто капитал проймешь? Да ни в жизнь! Ей-богу, правда… Главная суть – вредят эти самые штрики, как их…

– Штрейкбрехеры, – подсказал сквозь тьму Протасов.

– Во-во-во! – И слесарь Каблуков, раздувая ноздри, шумно задышал. Луженное огнем и дымом мастерских корявое лицо его вспотело от непривычного напряжения мысли. Но он все-таки нашел нужные слова. – Мы мекаем во как, товарищ Андрей Андреич. Здесь нам, мало-мало сознательным, делать нечего. Здесь, понимаешь, дыра. А я вот с Ванюхой в Сормово лажу, там шурин у меня токарь-металлист. Мишка да Степка желают ехать на Урал, они ребята твердые и в деле и в понятиях. Захар Оглоблин – на Путиловский…

– Да, есть такое стремление, это верно… – широко раскачнул плечами угрюмый, со скуластым бритым лицом Захар; вода бурлила и вскипала пеной от взмаха его весел.

– Да все кой-куда, согласуемо желанью-мысли… А вот Миша Телегин, он, как бывший солдат, на вторительную службу ладит в полк… Чтобы, значит, и там пропаганду пущать.

Протасов с некоторой тревогой прищурился на бывшего солдата.

– Мы вот как просветились, спасибо, здесь! – И слесарь Каблуков, бросив весла, ударил в порыве восторга себя в грудь кулаком. – То ты, то Матвеев Иван Семеныч, то политические, спасибо! И по этому самому нас, сознательных, облестила мысль-понятие вот какое: уж ежели зачинать революцию, так зачинать как след быть. Перво-наперво нужно солдат поднять да мужиков. Так, ребята?

– Известно, так! Главная суть в солдатах, в армии…

– Мы про рабочих молчим, рабочий сам подымается, раз это его кровное дело. Верно, ребята? И вот, значит, долго ли, коротко ли, восстание с оружьем в руках, всеобщая заваруха. Мужики бар тревожат, землю забирают, а тут повсеместная забастовка, да не економная, а самая что ни на есть политическая, с красным флагом. Прямо – хвиль-метель!.. Тогда все – стоп! – мужик наш, солдат наш…

Лицо Каблукова то улыбалось, то серьезилось; он млел в приливе бодрых чувств, захлебывался словами.

Направо, задорно помигивая сквозь отсыревшую мглу, показались огни заводов. Было тихо. Кой-где висели в небе звезды. А за тайгой все еще играли бледнолицые молнии.

Лодка под рулем Протасова, обогнув красный бакен, круто завернула на заводские огни. Из цехов механического завода долетали лязг, бряк, гул. Протасов и рабочие поднялись по сыпучему откосу на берег. Слесарь Каблуков, освещая инженера дорожным фонарем, заговорил взволнованно:

– Ну, а позволь тебя, товарищ Андрей Андреич, спросить в упор, не обессудь уж… Нам шибко антиресно, даже спор у нас из-за тебя… Вот, допустим, восстание, революция, бурь-погода огневая… А ты-то?.. Ты-то с нами будешь али как?

У Протасова защемило сердце, кровь ударила в голову, обвисли концы губ. Он взглянул в лицо Ивана Каблукова и дрожащим голосом спросил:

– А ты как думаешь, Иван?

Каблуков потупил глаза в землю, мялся.

Протасов ушел. Каблуков сопел, про себя выборматывал:

– А ведь и верно, барин-то, пожалуй, меньшевичек… Пожалуй, в случае чего, большого дела забоится.

11

Однажды Прохор Петрович, внутренне встревоженный, лег после обеда спать, но ему не спалось. «Надо сходить к попу, поп мудрый», – думал он.

…И вот он у священника. Отец Александр пил чай с малиновым вареньем. На спинке кресла – желтоглазый филин, а на столе – две бронзовые статуи улыбчивого Будды.

Священник, как призрак, поднялся навстречу гостю, молча указал рукой на кресло. Прохор сел, бросил белый картуз на пол, у ног своих. Сел и отец Александр.

– Александр Кузьмич!.. Я начистоту… Я, знаете, за последнее время…

– Что?

– Душа моя за последнее время как-то мрачнеть стала. Загнивает, понимаете ли. – Прохор сидел, опустив на грудь голову. – А вы, я знаю, мудрец. Вы колдовать умеете…

Лицо священника осерьезилось, он надел золотой наперсный крест, расправил усы, быстро о чем-то стал говорить. Но Прохор не мог уловить смысла слов его, голос священника пролетал над ним, как ветер над срубленной рощей, не задевая сознания. Прохор думал о главном.