Угрюмое гостеприимство Петербурга

— Марья Алексеевна, но мы за нее очень волнуемся, — произнесла Анна Юрьевна.

— Тогда позвольте ей успокоиться. И ведите себя так, как раньше. Любите ее, окружите ее заботой. Старайтесь развеселить ее.

— Хорошо, — кивнула Анна Юрьевна.

— И вот еще что, — вспомнила Марья Алексеевна, — Митю Воронцова нужно с Кавказа вернуть.

— Но как? — спросил Михаил Васильевич.

— А кто у нас князь Ланевский, придворный, государственный человек? — спросила княгиня.

— Но ведь сам император поручил ему отправиться на Кавказ, — напомнил Ланевский.

— Значит, теперь вы попросите его вернуть Дмитрия в Петербург, — отрезала Марья Алексеевна. — Пусть служит здесь да почаще у вас бывает.

— Вы хотите, чтобы я просил государя об этом? — удивился Михаил Васильевич.

— Миша, вы же придворный.

— Марья Алексеевна, но я к военным делам не имею отношения.

— Если вас заботит судьба Софьи…

— Конечно заботит!

— Тогда немедленно отправляйтесь в Зимний и просите императора вернуть Дмитрия Воронцова в столицу! — потребовала Марья Алексеевна и повернулась к Марии: — Скажи, Маша, он ей писал?

Мария медлила с ответом.

— Не тяни! — воскликнула княгиня. — Это важно.

— Один раз, — сказала Мария, — после дуэли. Он просил прощения за свой поступок и прощался.

— Он писал, что любит ее? — спросила Марья Алексеевна. — Писал или нет?

— Нет, он писал, что ему бесконечно жаль того, что он сделал. Он писал, что теперь, когда судьба отправляет его так далеко, туда, откуда он может не вернуться, Софья должна забыть о нем.

— Что ж, благородно, — заметила княгиня. — Так пусть теперь напишет, что вернется.

— Бабушка? — Мария с непониманием посмотрела на княгиню.

— Напиши ему, что Софья сейчас, как никогда, нуждается в его поддержке и его любви. Если он добивался ее, если он стрелялся ради нее и убил из-за нее на дуэли своего лучшего друга, если ему дорога Софья — пускай пишет ей каждый божий день. Ты поняла?

— Да, бабушка.

— Ступай писать.

— Тетя… — произнесла Анна Юрьевна, и княгиня повернулась к ней:

— Так, Анна, а ты купи дочери новое платье и украшений каких-нибудь.

Тем же вечером Анна Юрьевна и Мария сидели в гостиной, когда туда вошла княгиня Марья Алексеевна и с ней — Софья. На лице последней не было радости, однако оно уже не было таким отрешенным, как раньше.

— Софьюшка! — воскликнула Анна Юрьевна, увидев дочь. Ланевская укрыла дочь в своих объятиях и крепко ее поцеловала. — А ты знаешь, пока ты болела, я купила тебе подарок.

Княгиня сказала Порфирию, чтобы принес коробку, которую она недавно приобрела. Когда он вернулся, Анна Юрьевна достала из коробки изумрудные серьги.

— Merci beacoup, maman![66] — поблагодарила Софья, принимая подарок.

В гостиную вошел князь Ланевский.

— Софьюшка!

— Отец! — Дочь бросилась к Михаилу Васильевичу и нежно его обняла.

— У меня к тебе радостное известие, — улыбнулся князь, — я сейчас был у государя и убедил его вернуть Дмитрия в Петербург.

Впервые с тех пор, как это произошло, Софья хоть робко и неуверенно, но все же улыбнулась.

Утром следующего дня князь Шаховской собирался на службу, когда к нему вошел лакей и доложил о приезде княгини Марьи Алексеевны.

— Княгиня, рад вас видеть!

— C’est tr`es bon que Vous etes ici![67] — сказала княгиня.

— Чем обязан, Марья Алексеевна? — Шаховской говорил только по-русски. Княгиня это знала и заговаривала с князем по-французски специально, чтобы его подзадорить.

— Иван Леонтьевич, разговор личный и очень серьезный. Я хочу просить вас об одолжении.

— Марья Алексеевна, для вас — все что угодно.

— Не спешите так говорить, князь, потому что я пришла просить вас об одном деликатном и весьма неприятном деле.

— Марья Алексеевна, я — князь Шаховской и не бросаю на ветер слов.

— Иван Леонтьевич, это тайна, и о ней не знает, кроме меня, никто, — осторожно начала княгиня.

— Марья Алексеевна, я никогда не был уличен в сплетнях или длинном языке, — ответил Шаховской.

— Моя внучатая племянница обесчещена, — медленно произнесла Марья Алексеевна.

— Как? — удивился князь. — Этот маркиз Редсворд, он?..

— Господь с вами, нет! — отмахнулась княгиня. — Этого еще не хватало. Я говорю о Софье, дочери Михаила Васильевича Ланевского.

— Софья Михайловна обесчещена? Боже мой, какой позор…

— И я пришла к вам с тем, чтобы просить вас восстановить справедливость.

— Кто мерзавец? — осведомился Шаховской.

— Это отец Кирилл, настоятель…

— Господи, да как же это можно? Священник, Божий человек.

— Она не просто обесчещена, — строго продолжала княгиня, — он взял ее в церкви, и взял силой.

— Негодяй!

— Иван Леонтьевич, — попросила Марья Алексеевна, — об этом знаю только я одна. Ни Миша, ни Анна не должны даже и полслова услышать об этом. Это будет слишком большой удар для родителей.

— Я понимаю, — серьезно ответил Шаховской. — Княгиня, больше ничего не нужно мне говорить. Мерзавец получит свое сполна, я вам обещаю. Это будет устроено так, что никто никогда не узнает о трагедии, обрушившейся на вашу семью.

— Я бесконечно вам благодарна, Иван Леонтьевич, — искренне сказала Марья Алексеевна.

— Более не будем об этом, я все сделаю.

— Но у меня к вам есть еще одна просьба.