УГРО: операция «Волкодав»

Кирпич поджал губы, но пока молчал. Лукавит Миша Малой. Он-то как раз не просто так любит юшку пустить из человека. Рассказывали люди бывалые, видевшие все своими глазами, что Миша как раз от вида крови пьянеет.

Словно упырь становится. Все больше и больше пить хочет. Такое поведение достойными людьми не приветствуется. Воры старой закалки бессмысленную жестокость никогда не признавали.

— Оно само так получается, — согласился Дуб. — Не в масках же нам ходить. Чтобы не распознали.

Кирпич оглядел старых главарей. Что-то они молчат, как будто языки проглотили. Это подозрительно.

— И что же, как общество считает? — спросил он, пронзая каждого взглядом. — Ничего менять не надо? Пусть все идет своим чередом?

Тогда слово взял Пуд, в миру Пудовкин Анатолий Борисович. Возрастом чуть младше Кирпича, ровесник безвременно ушедшего Паштета. Тоже опытный и авторитетный. Он командовал щипачами и уркаганами в Автозаводском районе. Высокий, пузатый и сильный, весь поседевший. Казалось, он все больше набирал вес с каждым годом своей жизни.

— Кирпич тему базарит, — сказал он. — Кто мы и кто власть? Наверху сейчас после войны силу почувствовали. Их никто поперек шерсти не погладит. Надо будет, вальнут всех и имя не спросят. Никому лишний кипеш не нужен. Поэтому да, надо закрывать тему с кровью. Мы и так старались всегда без этого.

Вот это другое дело. Кирпич внутренне обрадовался, встретив явную поддержку. Но виду не подал. Так и стоял, мрачный и нахмуренный. Только кивнул Пуду, когда тот закончил.

А вот другой старый вор, Сом, щуплый и частенько кашляющий, запел по-другому.

— Верно Кирпич все подал, — сказал он и откашлялся в тряпицу. Болезнь у него осталась в легких после десяти лет, проведенных в лагерях Магадана. — Правильно базарит, все ровно и чинно. Вот только я так скажу. Как ни крути, а мы все равно овец резать будем. Это наш хлеб. А сейчас запрет не поставишь. Если не мы, так залетные или тот же Танкист резать будет. А мы что же? Обычные чертилы, что ли? Кто бы это не делал, к ответу нас призовут, честных бродяг. Поэтому зачем думать чересчур наперед? Наше дело вольное, мы люди сами по себе. Пусть фараоны только попробуют на нас лезть, надо будет, и их вальнем.

Кажется, он в лагерях весь разум оставил, подумал Кирпич. Баран, таракан, что тут еще скажешь.

Но остальные авторитеты речь недалекого вора поддержали. Им нравилось воспринимать себя романтиками большой дороги. Зашумели, засмеялись и заулыбались. На Кирпича поглядывали с еле заметными ухмылками. Ничего не поделаешь, им не по вкусу предложение смотрящего. Хотят и дальше грабить и убивать, без пределов и ограничений.

— Ну, раз так общество считает, — Пуд посмотрел на Кирпича, с превосходством. — О чем еще тут можно базарить?

Несмотря на расправу с наемником, уголовники нисколько не испугались Кирпича. Считают, что он бесполезный огрызок. Его можно уже списывать со счетов и назначать другого смотрящего по городу. Думают, что стиль Кирпича, мягкий и компромиссный, не подходит для послевоенных времен.

— А у меня есть чего добавить, — сказал малознакомый парень, крепкий, сильный, с челюстью, как у бульдога.

Как там его, Борзой, кажись? Людоед говорил, что он вместо Шрама и Шнурка. Обе банды разгромлены, остались только жалкие остатки. Шрам погиб, Шнурок в бегах. А этот парнишка претендует на первенство. Ну-ка, посмотрим, что скажет.

— Я — Борзой, — сказал парень и оглядел остальных бандитов. — Прибыл из Самары, то бишь Куйбышева. И я вот что вам скажу, бродяги. Кирпич прав на все сто процентов. Если мы сейчас не остановимся, менты начнут гасить нас без разбору. Прямо на улицах. Они это уже и так делают. Мы сегодня ночью ходили на дело.

Он посмотрел на Кирпича.

— Хотели взять склад. Сторожей вальнули. Сначала одного, потом второго. Причем они сами полезли, шмалять начали. И не успели с хабаром уйти, как менты налетели. Почти всех наших положили. Стреляли без разбору, без оглядки. Это война, самая настоящая.

Его слушали внимательно. Вот пришел человек, принес вести с полей. Да и сам он говорил убедительно, видно, что переживает за дело.

— Выбрались мы, Топора раненого вынесли, — продолжил Борзой. — Он сейчас лечится, чуть тоже не сандальнулся.

Окружающие переглянулись. Топора и Шрама многие знали. И уважали.

— Пошли к Шнурку, думали, к нему прислониться, — сказал Борзой. — Приходим, а нет его. Затихарился, утек из города. Из кодлы — только пара ребят осталась. Коготь такой, может, знает его кто.

Главари банд сдержанно зашумели. Когтя они тоже знали, левая рука Шнурка.

— Они тихо-мирно в бардаке прилунились, — рассказывал Борзой. — Никого не трогали, не шумели. Отдыхали с лахудрами, все чинно-благородно. Так их менты прям там, у бардака расчехвостили, в хвост и в гриву. Почти всех положили. Только Шнурок и еще пара бродяг ушли.

Эту историю уже все слышали. Про перестрелку у кабака «Белая роза».

— Знаем уже, было дело, — сказал Дуб. — Там, говорят, какой-то новый мент появился, лютый, прямо зверь. Лом кличут.