– Ну что ж, примерно столько их и будет. Если в дело вмешается страх, нас просто захлестнет. А если мы не сможем распознать
– Прозорлив? Его никто не заставлял рисовать эти дурацкие четверки. И никто не просил указывать на жертвы. В свою же ловушку и попался.
– Он хочет внушить нам, что мы имеем дело с чумой.
– Мог бы просто нарисовать красный крест,
– Да, но он насылает чуму выборочно, а не на всех сразу. Он выбирает жертвы и по-своему старается защитить тех, кто живет рядом. В этом тоже есть свой расчет, это разумно.
– Разумно с его точки зрения. Он мог убивать, не приплетая никаких историй о давно всеми забытой чуме.
– Он не хочет убивать сам. Он хочет, чтобы его жертвы
– Господи, но почему чума? Это же просто смех! Откуда взялся этот парень? Из какой эпохи? Из какого склепа он выполз?
– Когда мы поймем это, Данглар, мы поймаем его, я уже говорил. Смешно, вы правы. Но старушку чуму не стоит недооценивать. У нее еще есть силы, и она будоражит уже куда больше народу, чем следовало бы. Может, она и смешна своими лохмотьями, да только никто не смеется. Потому что она смешная, но страшная.
По дороге на авеню Сюффран Адамберг позвонил из машины энтомологу, чтобы отправить его с морской свинкой на улицу Тампль, где жила убитая девушка.
Адамберг с грустью осмотрел обнаженную девушку с обезображенным от удушья лицом. Тело почти полностью было выпачкано углем и копотью грузовика. Рядом сиротливо лежал небольшой сверток одежды. Улицу перекрыли, чтобы не пускать любопытных, но сотне зевак все же удалось просочиться к месту происшествия. Сохранить все в тайне никак не получится. Адамберг с досадой сунул кулаки в карманы. Проницательность покинула его. Он перестал понимать убийцу, не мог почувствовать и постичь его логику. А вот сеятелю, напротив, все прекрасно удавалось – он трубил о себе на площади, манипулировал прессой, убивал, где хотел и когда хотел, невзирая на полицейских, окруживших его со всех сторон. Адамберг не смог помешать четырем смертям, хотя предчувствие проснулось в нем гораздо раньше. А, кстати, когда? А тогда, когда к нему во второй раз явилась Мариза, перепуганная мать семейства. Он хорошо помнил, когда в нем зародились первые подозрения. Но совсем позабыл, когда именно потерял нить, когда его захлестнул поток событий и он почувствовал себя беспомощным.
Он провожал взглядом молодую Марианну Барду до тех пор, пока ее тело не погрузили в грузовик, чтобы отвезти в морг. Потом отдал несколько приказов, рассеянно выслушал отчет коллег, прибывших с улицы Тампль. Девушка не выходила вечером из дому, она попросту не вернулась с работы. Адамберг отправил двоих лейтенантов расспросить владельца магазина, где она работала, хотя не надеялся, что это что-то даст, а сам отправился пешком в уголовный розыск. Он шел больше часа, потом свернул к Монпарнасу. Если бы только вспомнить, когда он запутался!
Он поднялся по улице Гэте и вошел в «Викинг». Заказал бутерброд и сел за столик с видом на площадь. Обычно за этот столик никто не садился, потому что над ним нависал муляж носовой части драккара,[4] подвешенный к стене, только человек маленького роста не боялся стукнуться об него головой. Адамберг успел уже на четверть расправиться с бутербродом, когда Бертен встал и неожиданно ударил по медной пластине, висящей над баром. Раздался оглушительный гром, ошеломленный комиссар увидел, как с площади шумно взлетели голуби, и в ту же минуту в ресторан потянулся народ, в толпе он заметил Ле Герна и махнул ему в знак приветствия. Не спрашивая разрешения, Вестник уселся напротив.
– Чего нос повесили, комиссар? – осведомился Жосс.
– Есть от чего, Ле Герн, а что, очень заметно?
– Ага. Сбились с курса?
– Лучше и не скажешь.