Уйди-Уйди

ВАЛЕНТИН. Простите. Рассказывал вам и даже поверил, что он, дом, есть, так сказать. Вот, утром выхожу — виноградинку отщипну, съем, потянусь, сяду под фейхоа — знаете такое растение? — съем одну киви, сорву ромашку, погадаю, закричу жене: «Людочка, иди ко мне, золотце, мы с тобой под фейхоа посидим, подышим свежим воздухом, посмотрим в сторону синих голубых гор! И захвати с собой коробку конфет „Ромашка“, я тоже съем одну, Людочка!» (Пауза.) Могло ведь быть со мной такое? Могло, так сказать.

ЛЮДМИЛА. Ну вот ещё, Людочка… (Пауза.) А ведь я вам поверила, Валентин Иванович. Дело прошлое, ну да — теперь не вернёшь. А вот мы там сидели, и вы меня по руке погладили, и что-то такое красивое говорили, прямо ужас. При парнях уж не стала скандалить продолжать, да и надо было по-людски проститься. Ведь как на смерть, в Америку — насовсем. Не увидеть их теперь никогда. Ну, зачем вы к ней полезли?

ВАЛЕНТИН. Не знаю. Простите, Людмила.

ЛЮДМИЛА. Ладно. Прощаю.

ВАЛЕНТИН. (Трёт глаза.) Поеду. (Пауза.) Выпьем на дорожку и пойду. (Выпили.) Он останется. Конечно. Он молодой ведь. Он лучше меня. Вам будет защита. Старею так быстро. Болит всё. Людмила, хотел вам сказать, знаете, что? Вот иду, другой раз, по улице, вижу мальчишку маленького, идет он, его мама за руку держит. А я думаю: сейчас, как в сказке, будет — я брошу эту свою шкуру, это своё тело тут где-то, на улице и переселюсь в мальчишку этого, сейчас переселюсь в него, в его душу, но останусь самим собой, Валькой, Валентином, «Валюхой», как в школе меня дразнили, останусь им, но вдруг — стану на двадцать лет моложе, так сказать… Стать им, пацаном, и жить заново, и жить заново долго — сто лет еще, или двести, и каждый раз в другого перепрыгивать. Пусть будет плохо все, но я буду жить заново, жить… И вот, слушайте, Людмила, для чего: стать мальчишкой, опять с начала, чтобы вот эту гадость, что неправильно сделал, что со мной была все годы — выкинуть, выбросить и всё с начала, с начала… Как я вот ему завидую! Вот он сопит рядом, а я ему завидую, что он на двадцать лет моложе! Ведь он жизнь проживёт с подлостью, а я бы ею — как надо распорядился…

ЕВГЕНИЙ. (Бормочет.) Я не сплю, я всё слышу…

ВАЛЕНТИН. Да слушай… Он главного не знает. А я знаю, я старше его на двадцать лет, я про это про главное знаю хорошо, но высказать не могу его, главное это, я не умом знаю, а чувствую его, так сказать. И я-то мог бы распорядиться как следует его жизнью, этими двадцатью годами разницы, я бы сделал так много, я бы так много сделал, я бы всё иначе сделал, я бы сделал… (Плачет.)

ЛЮДМИЛА. Ой, водка как плачет, слёзы-то у неё крупные. Ну, хватит болтать. Не понимаю я ничего вашего. Турок я, турок, необразованная. Не понимаю, не хочу понимать. Пейте, ешьте, Валентин Иванович, да идите, хватит… Всё. Прощайте, Валентин Иванович. Вы алкоголик, что ли, к тому же, нет?

ВАЛЕНТИН. Нет, я если немножко выпью, дак я уснуть могу. А то — не могу. Страшно. Одному страшно.

ЛЮДМИЛА. Ничего не понимаю, приношу прощение. Прощайте, Валентин Иванович.

ВАЛЕНТИН. Прощайте… Вот, уже жизнь заканчивается как-то, в старпёры записали, в старичка молодящегося, с кольцом ходит, дурак лысый. А я ведь живой… Я вчера был мальчишка, вчера бежал на пятый этаж через три ступеньки, а сегодня — лысина, хоть мажь крапивой, хоть не мажь, нету волос! Вот, он — сидит, и я — сижу, и думаю: как залезть ему внутрь? Можно как-то? Нет. Потому что — потому что: трамвай ходит только до часу. (Пауза.) Не буду пить, расплакался вот, болтаю всякое, правильно вы говорите, сердце стучит…

ЛЮДМИЛА. Да пей. (Вытерла слезы.) Жалко, что ли, говна, ещё наварим. Ой, Валя-Валя, Валя-Валя, Валя-Валя…

ВАЛЕНТИН. Ой, Люда-Люда, Люда-Люда, Люда-Люда…

ЛЮДМИЛА. Ой, Валя-Валя…

ВАЛЕНТИН. Ой, Люда-Люда…

ЛЮДМИЛА. Ой, Валя.

ВАЛЕНТИН. Ой, Люда.

МОЛЧАНИЕ

А муж-то у тебя, отец её — кто? Есть? Был?

ЛЮДМИЛА. Да солдат её отец, кто ещё-то, спрашивает, главно. Ясно дело.

ВАЛЕНТИН. Ну, а сама-то зачем врала? Гагарин, Гагарин…