Уйди во тьму

— Бог ты мой, народ-то сегодня наестся до отвала, — сказала она, с грохотом выходя из комнаты, а Лофтис, открыв ящик, снова поспешил его закрыть.

Внизу гости стояли на лужайке, беседовали, переходя из группы в группу; нежный ветерок трепал юбки сестер Эббот, сердито посматривавших друг на друга, и Лофтис увидел капитана первого ранга и миссис Киндермен, надутых и чопорных, в одинаково темно-синем. Они ни с кем не разговаривали и степенно, терпеливо выносили порывы ветра, разбрасывавшие листья. Он услышал донесшийся откуда-то смех Эдварда, — Эдварда, который был уже навеселе и с которым он — ради Элен — изображал крайне утомительную и трогательную дружбу, и у него вдруг возникло острое и сильное желание выпить. В коридоре послышались чьи-то шаги, и он испугался, но шаги постепенно затихли; до чего же глупо так нервничать, иметь такую вздорную совесть, такую злобу, — да, он на минуту ее почувствовал, когда услышал смех Эдварда, что, в свою очередь, побудило его подумать об Элен и о нелепости ее требований к нему — требований, которые, как ни парадоксально, он сам ей навязал, — словом, до чего глупо осторожничать вот так в день свадьбы Пейтон, создавая омерзительные конфликты. Да глупо ли? Ну, Бог ты мой, всего один-единственный. Он нашел два стакана, достал из комода бутылку и, вернувшись в комнату Пейтон, закрыл за собой дверь.

— Ох, зайка, какой же ты умница, — сказала она, — всё в такой хитренькой маленькой бутылочке.

Лофтис бросил на нее острый взгляд.

— Детка, — пробормотал он, садясь рядом с ней, — ты действительно хочешь выпить? Есть ведь шампанское…

— Не отравляй человеку настроение. Налей мне. Просто чтобы успокоить мои нервы.

Он покорно налил ей около унции в стакан.

— А ты не выпьешь? — спросила она его.

Почему он вдруг стал таким подавленный? Не следовало Пейтон так его соблазнять, и он вдруг произнес:

— Знаешь, детка, когда все идет хорошо, нет нужды выпивать. Когда ты счастлив…

Но она расхохоталась, раскрасневшееся лицо вдруг ожило.

— Не будь таким занудой, зайка, это же чтобы успокоить нервы, приободриться, дорогуша…

Он налил себе, и с первым же глотком мрачное настроение испарилось; он посмотрел на нее, потом мимо нее — избегая встречаться взглядом — и сказал, чувствуя вкус виски, незнакомо сладкий и крепкий:

— Так или иначе, лапочка, ты здесь, и тебе предстоит обвенчаться с отличным парнем, и это главное. Ну разве это не чудесно?

— Да. Я здесь. Благодаря тебе.

— Не я все это организовал, — сказал он, — спасибо твоей матери.

— Я поблагодарила ее, — с кривой усмешкой произнесла Пейтон, глядя вдаль.

— Вот что: не надо… — начал было он, поскольку нехорошо, нехорошо, невыносимо нехорошо с ее стороны в такой день делать малейший намек на достойные сожаления воспоминания, тогда как другие воспоминания делали этот день трогательно идеальным — воспоминания, преисполненные детского восторга, как тот далекий день в цирке или на ярмарке, приятный с апокалиптического начала и до последней минуты, когда, вымотавшись, они закончили его в постели; все почти разрушительные моменты в семейной жизни делали этот день особенно сладостным, но абсолютно недопустимо со стороны Пейтон намекать сейчас, что когда-либо было что-то не так. Иллюзия безмятежности исчезнет подобно многим паутинам, на которые попала роса, оставив лишь неприглядный фасад, запыленную штукатурку и кирпичи с выеденными непогодой дырами. «Так что брось это, брось, — пытался он сказать ей, деликатно, но твердо. — А-а, ладно, неважно — возможно, она просто выдрючивалась».

— Зайка, что ты с ней сделал? Я могла окочуриться в то утро, когда она явилась в Вильямсбург с действительно ласковой улыбкой на лице. Ты что, напихал ее гормонами или чем-то? Налей-ка мне еще, зайка. Я…

Она сжала ему ногу. Издали донесся звон церковного колокола, пробившего четверть часа, и Лофтис покорно налил себе и ей, а снизу донеслось высокомерное, неразличимое бормотание миссис Фаунтлерой Мэйо, словно пускаемые рыбой пузырьки, лопающиеся на поверхности пруда. Духи Пейтон вдруг ударили сладостью ему в нос — с бесспорной острой сладостью неведомых ему экзотических цветов, гибельных растений в джунглях и пленительных; у него все немного поплыло перед глазами, когда она нависла над ним, но было ли это только от ее духов, а не от волнения, от того, от жаркого в комнате воздуха? Он поднялся и шире открыл окно — миссис Мэйо увидела его. Вся в патрицианском белом, в тонкой шерсти, она подняла руку в перчатке и помахала платочком, кусочком кружев.

— А вон счастливый отец! — воскликнула она, и все, кто был внизу, с улыбкой подняли вверх глаза.

Лофтис шагнул назад.

— Детка, все это надо убрать.

— Что ты с ней сделал, зайка? Я просто не могла поверить тому, что видела и слышала.

Это все виски. Тут не было сомнения: нормированное ядовитое пойло, застлавшее пылью его глаза, возбудившее боль в желудке. Это все равно что выпить кислоты. Он поставил стакан на столик, сбросив мошку с краешка.