Уильям Гарвей. Его жизнь и научная деятельность

Тем не менее старые воззрения сохраняли господство в течение двадцати лет. Только в пятидесятых годах семнадцатого столетия идеи Гарвея стали приобретать вес. Целый ряд анатомов и физиологов выступил в это время в защиту кровообращения: де Бак в Амстердаме, Шлегель в Гамбурге, Велеус в Лейдене, Труллий в Риме, Пеке в Дьеппе, Бартолин в Копенгагене и другие. Даже в Монпелье, охранявшем древние традиции с такой же ревностью, как и Парижский факультет, нашелся еретик, профессор Ривериус, который осмелился заявить о своем согласии с Гарвеем, за что, впрочем, и потерял кафедру. Обратились и некоторые из противников Гарвея: профессор Племпий, упорно оспаривавший кровообращение, признал его после нескольких вивисекций, даровитый Веслинг принял сторону нового учения; даже старый К. Гофманн начал колебаться.

Новое поколение физиологов восприняло метод, введенный Гарвеем; наука отрешилась от бесплодных умствований, ничего не прибавивших к сумме знаний, завещанных древними, и вступила на путь наблюдения и опыта, то есть путь непрерывных успехов и завоеваний.

Споры о кровообращении возбудили живой интерес в обществе и оставили след в изящной литературе того времени. Мы уже говорили, что Мольер осмеял Гюи Патена. Буало, со своей стороны, высмеял Парижский факультет в «Забавном приговоре».

«Рассмотрев прошение ученых докторов и профессоров Парижского университета, из коего явствует, что несколько лет тому назад незнакомец, по имени Разум, пытался вломиться в школы означенного университета и даже изменил и обновил многие явления природы, не испросив на то разрешения Аристотеля, а именно: дозволил крови странствовать по всему телу, предоставив ей беспрепятственно блуждать, бродить и обращаться по венам и артериям, не имея на подобное бродяжничество никакого права, кроме разрешения со стороны опыта, свидетельство которого никогда не принималось в означенных школах, – судебная палата, признавая вышеозначенное прошение уважительным, приказывает крови прекратить всякое бродяжничество, блуждание и обращение по телу под страхом полного изгнания с Медицинского факультета» (Boileau. L'arrеt burlesque).

Гарвею привелось дожить до полного торжества своих идей, мало того, еще при жизни его началась обычная история: стали доказывать, что его открытие вовсе не новость, что оно давно всем известно.

В то время как Примроз, Паризанус, Риолан отвергали кровообращение, потому что оно противоречит воззрениям Галена, анатом Фолий доказывал, что Гарвей не сказал ничего нового, потому что кровообращение было открыто Галеном.

Некий Ван ден Линден написал 27 диссертаций в 721 параграф по поводу нескольких туманных фраз у Гиппократа, из которых будто бы явствует, что Гиппократ знал о кровообращении. Открытие Гиппократа присвоил себе Цезальпин, сообщивший о нем некоему аптекарю Герио, от этого последнего услыхал о нем Гарвей и, в свою очередь, выдал эту старую истину за свое открытие.

Далее, открытие Гарвея приписывалось китайцам, царю Соломону, епископу Немезию, жившему в IV веке от Р. X., Платону, Везалию, Сервету, Рабле (автору «Пантагрюэля»), Коломбо, Фабрицию, Сарпи, Цезальпину, Руини, Рудию.

Наиболее серьезные из этих попыток умалить или уничтожить значение гарвеевского открытия, приписывая его кому угодно, только не Гарвею, основаны на произвольном и натянутом толковании туманных или двусмысленных выражений, проскальзывающих иногда у старинных писателей. Мы говорили об одной из этих попыток, излагая воззрения Цезальпина. Защитник «прилива и отлива», категорически утверждавший, что «грубая» кровь разносится по венам к периферии тела, превратился в сторонника кровообращения из-за нескольких туманных выражений, в которых если и можно что-нибудь видеть, то только безуспешное стремление мысли выбиться из оков устарелых доктрин. И это – самое серьезное «покушение» на приоритет Гарвея. Все остальные заслуживают упоминания разве как курьез, как ухищрения глупости и зависти человеческой или порождения ложно направленного патриотизма, заставлявшего многих итальянских писателей, от Морганьи до наших дней, из кожи лезть, чтобы только прибавить это великое открытие к заслугам своих знаменитых анатомов.

Независимо от этих покушений на приоритет Гарвея последний подвергался нападкам и с другой, совершенно неожиданной, точки зрения.

Не нужно много распространяться о том, какое значение имело его открытие для медицины. Понятно, что ложные представления о таком основном физиологическом явлении не позволяли ей выпутаться из тенет грубого эмпиризма или доктрин, сочиненных a priori. Поэтому открытие Гарвея, а еще более метод, введенный им в физиологию, привели к обновлению врачебного искусства.