Этот заговор зародился вследствие жестокого разочарования. Джеймс, который был женат на католичке, обещал относиться терпимо к католикам. Затем он нарушил свое обещание и приказал жестоко преследовать верующих. Роберт Кейтсби вместе с другими дворянами-католиками и храбрым солдатом Фоксом решили взорвать здание парламента, когда король, королева, принц Генри, епископы, знать, рыцари и эсквайры соберутся для открытия новой сессии. Гай Фокс сумел спрятать в погребе под зданием двадцать баррелей пороха, навалив на бочки сверху легко воспламеняющийся хворост. Все это было так неимоверно глупо, что до сих пор захватывает дух. Марло, будь он жив, написал бы на материале этого заговора прекрасную макиавеллевскую пьесу, посчитав его лучшим заговором всех времен. Но Фрэнсиса Трешема, тринадцатого участника тайного общества, волновала судьба тех католиков, которым, совершенно несправедливо, предстояло взлететь на воздух вместе с протестантами (королеву-католичку, очевидно, не принимали в расчет; она была иностранкой), и он послал письмо с предупреждением своему шурину, лорду Монтиглу. В нем говорилось: «Произойдет ужасный взрыв этого парламента, но, однако, никто не узнает, кто совершил это. Опасность минует, как только вы сожжете письмо». Монтигл не сжег его; он передал его Роберту Сесилу, графу Солсбери. Сесил, хоть и имел непомерно большую голову и карликовое тело, в сообразительности не уступал своему отцу. Королю показали письмо. Он помнил, что случилось с лордом Дарнли, его отцом. Заговора не вышло. Джеймс, с Божьей помощью, спас не только себя, но и все государство. В 1606 году появился памфлет под названием «Слово о способе раскрытия последнего намечавшегося предательства». Хотя автором был не Джеймс, в нем излагалась версия Джеймса на недавние события.
Возможно, потому, что король настаивал, что все это должно быть обнародовано, драматурги не спешили ставить на сцене восторженные пьесы, в которых знатный правитель срывал маски со своих возможных убийц. В «Макбете»: «Дункан лежал пред нами, / И расшивала золотая кровь / Серебряную кожу». На Рождество в 1606 году было щедрое угощение: потчевали «Королем Лиром». Едва ли эта пьеса подходит к праздничному настроению, и удивительно, что любившая развлечения королева Анна задумала посмотреть ее. Или сам Джеймс, по той же причине, хотя он, возможно, нашел, что безумная фантазия Шекспира на тему неблагодарности задевает и в нем какие-то струны. Тема почтительного отношения к правителю, вытекающая из божественного права, звучит достаточно громко в самой первой сцене, но Лир раза в два больше Джеймса жаждет фальшивой лести вместо скромной правды; его трагедия возникает потому, что он отказывается от честности. Не похоже, чтобы Джеймсу хотелось видеть в пьесе нравоучение, обращенное лично к нему: мифический король древних британцев не мог ничему научить настоящего короля современной Британии. Кроме того, вся пьеса была всего лишь эксцентричным упражнением в новой трагедии, дополненной выкалыванием глаз на сцене. Все же слова Глостера об упадке государства имели оттенок сиюминутности: «Наше лучшее время миновало. Ожесточение, предательство, гибельные беспорядки будут сопровождать нас до могилы». Глостер имел в виду нечто большее, чем Пороховой заговор. Но у его создателя на уме был только Пороховой заговор, который произвел на него огромное впечатление и который был раскрыт благодаря предательству человека, получившего письмо с предупреждением. Происходящие вокруг автора «Короля Лира» события дают ему материал для драматического сюжета, но они не открывают ему никаких новых граней злодейства.
Действительно, за исключением Макбета с нелепой кожаной сумкой мехом наружу и килтом, шекспировские трагедии времен короля Якова (Джеймса) обращены скорее к прошлому, чем к настоящему. Даже в «Макбете» вспоминают Эссекса: рассказ о его казни, а не Кавдора мы слышим из уст Малькольма: