Уилл Грейсон, Уилл Грейсон

это так мило – когда он произносит ее имя, у него на лице мелькает сотни две различных эмоций – все от крайнего беспокойства до полнейшего блаженства.

я: ладно, все по местам.

д. у.г.: удачи тебе, уилл грейсон.

я: всем нам удачи.

я прокрадываюсь на свое место, к гидеону, а он рассказывает, что я пропустил.

гидеон (шепотом): шестой увлекался бандажем. до фетишизма, я бы сказал.

почти все его бывшие такие – одномерные, но вскоре становится ясно, что это сделано намеренно, тайни хотел показать, что ему так и не удалось узнать их глубже, поскольку он настолько увлекался собственной влюбленностью, что даже не задумывался о том, в кого влюбился. это до боли верно, особенно в отношении таких бывших, как я. (я замечаю, что в зале кое-кто еще ерзает на стуле, я, видимо, не единственный.) перед нами предстают первые семнадцать парней, после чего гаснет свет и качели переносят в центр сцены. внезапно в свете прожектора оказывается тайни, он сидит на качелях, и у меня такое ощущение, что мою жизнь, как пленку, отмотали назад и теперь воспроизводят у меня на глазах, теперь только в виде мюзикла. все точно так, как я и запомнил… но в какой-то момент становится по-другому, тайни сочинил для нас новый диалог.

я-на-сцене: мне очень жаль.

тайни: не жалей. я на тебя запал. а я знаю, что бывает, когда падаешь – ты ударяешься.

я-на-сцене: я так зол сам на себя. я для тебя – самый неподходящий вариант. как ручная граната без чеки.

тайни: а мне нравится эта граната.

забавно – и удивительно: если бы я так сказал, и если бы он так сказал, тогда, может, все повернулось бы иначе. я бы тогда знал, что он понимает, хоть немного. но, наверное, тайни надо было написать об этом мюзикл, чтобы понять. или чтобы сказать такое.

я-на-сцене: ну а я не хочу быть твоей готовой взорваться гранатой. да или хоть чьей-то еще.

что странно, сейчас я в кои-то веки чувствую себя гранатой, из которой чека не выдернута.

тайни смотрит в зал. он не может знать, что я здесь. но, вероятно, он все равно меня ищет.

тайни: я просто хочу, чтобы ты был счастлив. со мной, с кем-то другим или сам по себе. я просто хочу, чтобы ты был счастлив. чтобы перестал ненавидеть жизнь. такую, какая она есть. и меня тоже. хотя трудно принять, что жизнь – это полет, а потом падение. полет и падение. я согласен, что она несовершенна. согласен.

он ко мне обращается. и к самому себе. а может, это одно и то же.

я понимаю. серьезно.

но потом он меня теряет.

тайни: но есть одно такое слово, я его когда-то от фила рейсона услышал: вельтшмерц. это мировая скорбь, которую ты чувствуешь, когда мир, как он есть, не соответствует твоим представлениям о нем. и я живу в громадном океане мировой скорби, знаешь ли. и ты тоже. и все остальные. все считают, что полет должен длиться бесконечно, потому что хотят ощущать, как дует в лицо ветер, который растягивает щеки в сияющую улыбку, черт бы ее побрал. и такое должно быть возможно. полет должен длиться вечно.

я думаю: нет.

серьезно. нет.

я всю жизнь провел в полете. но не в таком, о каком говорит тайни. он ведь говорит о любви. а я – о жизни. в моем полете нет мягкого приземления. ты всегда грохаешься об землю. больно. либо насмерть, либо жалеешь о том, что не насмерть. так что пока летишь – это самое мерзкое чувство на свете. управлять ты этим не можешь. потому что знаешь, чем кончится.

я не хочу лететь. я хочу твердо стоять на земле.

что странно, мне кажется, как раз сейчас это и происходит. потому что я решил сделать что-то хорошее. как и тайни.

тайни: ты все еще граната без чеки, летящая над несовершенным миром.

нет, граната без чеки, летящая над жестоким миром. но каждый раз, когда я вижу, что не прав, чека немножко заправляется обратно.

тайни: а я все еще… каждый раз, когда это происходит, каждый раз, когда падаю и ударяюсь, такое чувство, что со мной это впервые.

он раскачивается очень высоко, с силой отталкиваясь ногами, качели стонут. такое ощущение, что сейчас вся конструкция рухнет, но он все толкается ногами, натягивает цепь руками и говорит:

тайни: потому что этот вельтшмерц нам не остановить. мы не в силах перестать воображать, как могло бы повернуться. и это восхитительно! именно это мне нравится больше всего!

тайни уже набрал максимальную амплитуду, взлетев на такую высоту, куда даже не достает свет прожекторов, и он кричит в зал из этой тьмы. потом его снова становится видно – как он летит спиной и задницей вниз.

тайни: и невозможно в кого-то втрескаться, чтобы самому нисколько не растрескаться! и этому я больше всего рад!

снова взлетев на максимальную высоту, где нам его не видно, тайни соскальзывает с сиденья качелей. он, блин, такой проворный и быстрый, я едва это вижу, но он подтягивается на руках, встает ногами на сиденье, а потом хватается за перекладину. качели падают прежде, чем он, и все – весь зал и даже хор – ахают.

тайни: мы же знаем, что будет, когда полет закончится!