Уилт

Уилт словно парил в мире дивных видений, навеянных прекрасной Ирмгард. Она была не просто красива. Чарам ее Уилт смог бы еще противостоять. Даже после трех бутылок пива. Кроме всего прочего, Ирмгард далеко не глупа – вот что прочитал Уилт у нее на лице. И это сразило его наповал. Правда, личико Ирмгард не было лишено некоторых недостатков. Оно выглядело слишком решительно. Носик вздернут кверху самую малость – для рекламных плакатов, пожалуй, не подойдет, – да и ротик чуть великоват. И в то же время в ее лице чувствовалась индивидуальность. Индивидуальность и ум. Зрелость, тонкость, задумчивость… Иссякнув, Уилт остановился. Ему показалось, будто Ирмгард перехватила его восторженный взгляд и теперь смотрит на него прямо в упор, вернее в окуляры бинокля. На роскошных губах заиграла легкая тень улыбки. Ирмгард повернулась и исчезла в комнате, Уилт уронил бинокль и словно сомнамбула потянулся к бутылке. То, что он только что увидел, изменило его отношение к жизни.

Он забыл, что он завкафедрой гуманитарных основ, Евин муж, отец четверки скандальных, противных девчонок. Ему снова двадцать. Он статный изящный юноша, который сочиняет стихи, бегает на речку. Ему прочат блестящее будущее. Он – великий писатель! Подумаешь, не написал еще ничего. Главное – он писатель! Еще юношей Уилт решил стать писателем и начал заранее готовиться к нелегкому труду на писательском поприще. Он читал Пруста и Жида, читал книги о Прусте и Жиде, читал книги о книгах о Прусте и Жиде, пока не убедился окончательно, что лет в тридцать восемь обязательно будет писателем.

С тех пор он проводил время в томительно-приятном ожидании. Все это сравнимо с тем, что чувствуешь, когда, оказавшись у зубного врача, вдруг узнаешь, что сверлить ничего не надо. В плане, конечно, духовном. Вот он сидит в своем прокуренном кабинете, обшитом пробковыми панелями, в доме на какой-то живописной улочке Парижа. А на письменном столе у окна нежно шелестят листки, исписанные неразборчивым почерком. Это рукопись будущего прекрасного романа. А вот он в Ницце. Белоснежная спальня. На белых простынях Уилт в объятиях загорелой красавицы. Яркие лучи, отражаясь от лазурной глади Средиземного моря, играют солнечными зайчиками на потолке. Все испытал он в своих юношеских мечтах. Была и слава, и удача, и скромное величие, и изящные остроты непринужденно слетали с его уст над рюмочкой абсента, и, словно ручеек намеков и иносказаний, лился тихий разговор. А потом в синей предрассветной дымке он быстро шагал к себе по пустынным тротуарам Монпарнаса.

Пожалуй, единственное, что Уилт не перенял у Пруста и Жида, это пристрастие к мальчикам. Мальчикам и мусорным ведеркам из пластика. Не то чтобы он представлял себе педофильствующего Жида в процессе варки пива. Тем более в пластмассовом ведре. Тот, кажется, был трезвенником. Просто Уилта совсем не тянуло на мальчиков. Поэтому он позаимствовал у Лоуренса[21] Фриду (хотя и опасался подхватить от нее туберкулез) и наделил ее более мягким характером. Они вместе лежали на песке пустынного пляжа, а волны омывали их сплетенные страстью тела. Казалось, это будет продолжаться «отныне и навек»[22], и Фрида теперь выглядела как Дебора Керр. Главное, она неисчерпаемый источник жизни; она – если не сама бесконечность, то живое воплощение бесконечной страсти Уилта. Страсть – не то слово, чтобы передать всю глубину его любвеобильной души. И она, подобно Еве, не спросит, кто такой Рошфуко[23] или как его там… (Повезло ему с музой, нечего сказать.) А он? А он закопался тут, как жук в навоз, и хлещет до одурения какую-то бурду, лишь отдаленно напоминающую пиво. Бурду, забродившую в пластмассовом ведерке для мусора. Непременно в пластмассовом! Таким ведерком в самый раз дерьмо таскать, а уважающее себя ведро должно быть железным. Но Уилт не позволял себе такой роскоши. Он однажды попробовал и чуть не отравился. Впрочем, наплевать. Что там ведерко, когда он только что узрел жрицу любви, свою прекрасную музу.

И впервые за семнадцать лет безрадостного существования ему вдруг захотелось слово «муза» написать с большой буквы «М». Выпитое пиво, будь оно неладно, тут же напомнило, где еще можно встретить букву «М». «А если Ирмгард никакая не Муза? А так, смазливая безмозглая сучка? А папаша у нее – пивовар из Кельна с пятью „мерседесами“?» Уилт вышел из своего убежища и обречено направился к дому.

Когда Ева с девчонками вернулась из театра, он с угрюмым видом смотрел футбол по телевизору. Внутри у него все кипело от возмущения. «Ну почему, почему, – думал он, – мне так не везет в этой жизни?»

– Ну-ка, покажите папочке, как тетя танцевала! – велела Ева. – А я пока ужин разогрею.

– Ой, папочка, тетя была такая красивая, – затараторила Пенелопа. – Она сначала сделала так, а потом так, а потом пришел дядя и…

Уилт сидел и смотрел «Весну священную» в исполнении четырех маленьких пышек. Они, конечно, ничего не поняли из увиденного, зато теперь отчаянно кружились на месте и выделывали па-де-па, держась за подлокотник Уилтова кресла.