Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Из того же, что имеет значение для настоящего повествования, — Эмери вел дневник, в котором подробно записывал свои впечатления и беседы. Благодаря этому уникальному документу у нас есть возможность понаблюдать за Черчиллем во время его путешествия в Канаду. Черчилль доверял Эмери, и их беседы носили откровенный характер. Они обсуждали государственных мужей недавнего прошлого, викторианских львов: премьер-министров Уильяма Гладстона (1809–1898) и 3-го маркиза Роберта Солсбери (1830–1903), министров Джона Морли (1838–1923) и Уильяма Харкорта (1827–1904). За несколько лет до этого в первом томе «Мирового кризиса» Черчилль указывал на диссонанс между мощью политических фигур позднего викторианства и мелководностью событий, в которых им приходилось действовать[21]. Он и сейчас придерживался той же точки зрения, характеризуя Гладстона, Морли, Солсбери и Харкорта, как «титанов» среди не самых великих событий. Эмери возражал ему, называя их «относительно небольшими фигурами в относительно мелких водах»[22].

Совпадение или нет, но во время трансатлантического путешествия Черчилль написал статью об одном из обсуждаемых с Эмери государственных деятелях — Джоне Морли. Американские права на эту статью будут проданы Cosmopolitan, но этот очерк так и не выйдет в США. Он появится в Лондоне, в ноябрьском номере Nash’s — Pall Mall, и впоследствии ляжет в основу эссе «Джон Морли: лампа мудрости», которое будет опубликовано в апреле 1936 года в News of the World в серии «Великие люди нашего времени». Своей супруге Черчилль признался, что «вполне удовлетворен» написанным[23].

Удовлетворен ли был Эмери общением с коллегой? Неизвестно. Зато, судя по сохранившимся дневниковым записям, известно, что, несмотря на пылкое красноречие Черчилля, ничего нового о нем собеседник не узнал. Эмери и раньше полагал, что «по своему мировоззрению Уинстон остался в XIX веке»[24]. Теперь он еще больше утвердился в своем мнении: Черчилль был и есть викторианец, «погруженный в политику периода его отца и неспособный принять современную точку зрения». Лишь «вербальная плодовитость да безграничная энергичность» скрывают этот факт его личности. Эмери считал, что Черчилль сохранил верность идеалам, которые усвоил еще в двадцатипятилетием возрасте. Наиболее отчетливо это проявилось в повторении фраз тридцатилетней давности, и «ни один новый довод, похоже, не оказал на него никакого влияния». «Он способен мыслить только красивыми оборотами, а настоящие аргументы для него далеки, — сокрушался Эмери. — Единственный способ справиться с ним, это использовать равные ему контрфразы».

Они коснулись жарких баталий между сторонниками протекционизма и свободной торговли, подходами, которые в свое время разделили политический истеблишмент, приведя в итоге к сокрушительному поражению Консервативной партии на выборах 1906 года. С самых первых дней, когда министр по делам колоний Джозеф Чемберлен (1836–1914) бросил клич о возвращении к протекционизму, Черчилль занял противоборствующую сторону, став верным последователем фритрейда. Теперь, спустя четверть века, когда многих участников этих споров уже не было в живых, Черчилль признался Эмери: в 1903 году он искренне старался понять точку зрения своего главного оппонента и даже пытался убедить себя в том, что Чемберлен-старший прав и тарифы имеют несомненную пользу. Но чем больше он читал тексты выступлений визави, тем больше приходил к выводу, что прав не Чемберлен, а именно он.

Эмери не удивился. Очень показательным для него стал следующий эпизод, произошедший в конце одной из бесед. Было уже поздно. Эмери встал, чтобы вернуться в свою каюту, а Черчилль начал готовиться ко сну. Не стесняясь гостя, он стал раздеваться и облачился в длинную шелковую ночную сорочку, которую подвязал шерстяным поясом. Эмери ухмыльнулся. «Что смешного?» — спросил Уинстон. «Ничего», — ответил тот, пожелав спокойной ночи, а про себя подумал: «Свободная торговля, викторианское государственное управление и старомодная ночная сорочка — как точно они подходят друг к другу»[25].

Эмери был не единственным пассажиром на «Императрице Австралии», кто в тот момент вел дневник. Свою летопись путешествия оставил и Рандольф, который также описал впечатления от поездки, включая общение с отцом. Эти записи интересны тем, что сохранили для потомков образ Черчилля-афориста.