Уиронда. Другая темнота

Мы смастерили ее из папье-маше вместе с мамой. Маска получилась грубой и кособокой, но в темноте под лестницей выглядела довольно устрашающе.

Так вот, в тот вечер, пока Лука считал, мы с Ренцо юркнули в боковой коридор (который вел к лестницам D, E, F). От наших курток воняло спичками и по́том.

К сожалению, моя ненаглядная Диана побежала в другую сторону, к подвалу лестницы В, не боясь остаться в темноте одна.

Не то что Джузеппе. Он шел за нами по пятам, и я показал ему средний палец. Лука изображал Вурхиса чуть ли не лучше всех, разыгрывая представление с особой жестокостью, поэтому нужно было сделать все, чтобы Джузеппе остался один, а он боялся этого просто панически.

На долю Джузеппе, как самого младшего из нас, выпадало больше всего издевательств. Но в то же время мы желали ему только добра и защищали как могли, если его ругали какие-нибудь жильцы или обижали «иностранцы» (так мы называли детей из жилого комплекса «Бриллиант» на виа Бозио, недалеко от «Авроры», с которыми зарубались не на жизнь, а на смерть, играя в футбол на заасфальтированной площадке – прощай коленки).

Но в прятках главное – думать только о себе, никого не жалеть и во что бы то ни стало сбежать от Джейсона. Ведь в игре ужасов нет места милосердию.

– Давай разделимся! Джузеппе, ты, придурок, спускайся в подвал, а мы с Вито пойдем наверх! – приказал Ренцо, останавливаясь – так резко, что ноги заскользили, – перед покрытой пятнами латунной табличкой, на которой печатными буквами значилось «Лестница D».

От страха по спине у меня побежали мурашки, и сразу нестерпимо захотелось писать.

– Нет, пожалуйста, можно я пойду с вами, – прошептал Джузеппе, на глаза которого навернулись слезы. Это была не просьба, а мольба – отчаянная, из самой глубины сердца. – Ну пожалуйста, ребята…

Неоновая лампа, горящая над лестницей D, рядом с проходом, издавала низкий гул, похожий на жужжание мухи, оказавшейся в ловушке между окном и занавеской. Неровные вспышки, как у стробоскопа, отсвечивали на металлическом поручне лестницы, которая вела на площадку первого этажа; на обе стороны коридора выходило по одной двери, а на стене перед нами виднелась дверь старого лифта Шиндлера. Свет из окна справа падал на видавшие виды ступеньки из плитки под мрамор, погружавшиеся во мрак у входа в царство подвалов.

– Сорок девять, пятьдесят! – прокричал Лука из подъезда. А потом зарычал. – Джейсон идет за вааааамииииии!

Я сделал несколько шагов, открывая рот, как рыба.

– Давай быстрее беги под лестницу, Джузэ! Дерьмовая Башка идет сюда! И тихо! – громким шепотом приказал я. Джузеппе понуро повиновался – такое лицо, наверное, бывает у приговоренных к виселице. Я смотрел, как он, дрожа, исчезает в темноте. Мне тоже было страшно, хотя я ни за что в этом не признался бы.

В «Авроре», как в любом огромном многоквартирном доме, соседи без конца перемывали друг другу косточки. Темы банальные – кто напился, кто кому изменил, кто сколько получает, почему квартплата такая высокая.

Но были и другие истории, которые мы слышали от парней постарше и которыми пугали малышей, страшные истории, хранившиеся в памяти дома и передававшиеся по наследству от одних жильцов к другим – о преступлениях и призраках, о наркоманах и насилии, о бедности и безумии, о старости и смерти.

Их рассказывали, как сказки, отголоски которых чудятся в шелесте сосен во дворе или в углах душной детской, и почти в каждой упоминалась та лестница, где мы собирались спрятаться. Зимой после пяти вечера, когда в синеве сумерек становились видны звезды, на эту лестницу мы старались не заглядывать, но сейчас было уже поздно искать другое укрытие.

Я бежал следом за Ренцо, прыгая через две ступеньки (я бы пошел за ним и на край света, а если бы струсил, то перестал бы себя уважать). Наконец мы остановились перед лифтом. В ту минуту Джейсон меня почти не волновал: в моей голове, как в китайском театре теней, заплясали жутковатые призраки других страшных историй…

На последнем этаже лестницы D жил печально известный Этторе Фолкини, которого многие называли просто «Чокнутый сверху»: сколько ему лет, никто не знал, но он был невероятно старым, говорили даже, что Фолкини не человек, а мумия руководителя фашистской партии. Он лютой ненавистью ненавидел детей, других жильцов дома (особенно южан), власти и все человечество. Вовек не забуду его хромоту, его дряблое лицо с бульдожьими складками серовато-морщинистой кожи, ржавый нож, которым он протыкал наши мячи, и вылинявшие голубые, почти белые, стеклянные глаза. Он жил с женой, но никто никогда не видел, чтобы она выходила из квартиры.

– Она сошла с ума, и он держит ее взаперти, как зверя, – говорил сосед Этторе снизу, Витале Вильяни. – Я слышу, как она кричит и плачет по ночам. Жестокое обращение. Такой на все способен.

Главная сплетница «Авроры», синьора Ди Фебо, наоборот, не сомневалась, что несчастная женщина умерла уже много лет назад, а муж просто разрезал ее труп на части и сложил в морозилку, чтобы продолжать получать пенсию.