Уйти нельзя остаться

Дыхание перехватило, полились слезы, я схватил бутылку какого-то импортного тоника и унял пожар в горле. Стрелок тем временем пытался снимать закрывающую руками грудь Деревяшку.

– Зина, – скомандовал он, – помоги даме избавиться от стыда. Такие прелести нельзя скрывать от народа.

Стрелок передал фотоаппарат Инге, а сам достал видеокамеру. В то время этим чудом техники в Москве владели единицы. Говорят, что стоила она тогда, как «Мерседес», но cтрелковский папа любил дорогие вещи, которые не могли себе позволить «народные массы».

Я медленно пошел к Деревяшке и отвел ее руку. У меня что-то случилось с головой. Мне показалось, что я лечу куда-то туда, в ее груди, и тону в них в полном блаженстве…

Последнее, что я помню, – это как я дотронулся до них. Кожа была горячей и нежной…

Затем – провал.

…

Первое похмелье

В пятницу утром мать, поднимая меня с постели, прошлась вдоль хребта пару раз шлангом от стиральной машины, ругаясь, что напиваться, как грузчику, ученику десятого класса не пристало. Хорошо, что отец свалил на свою стройку до моего пробуждения. И, судя по причитаниям матери, ввечеру был сам сильно пьян, так что мое прегрешение было ему неведомо.

Как я крайне смутно помнил, домой меня доставил кто-то и, приставив к двери, позвонил в звонок и ушел, не став дожидаться разборок с моими родителями. Мать, открыв дверь, еле успела отойти в сторону – я растянулся прямо в коридоре. До своей кровати добирался на четвереньках, слабо понимая, что хочет от меня услышать родительница.

Утреннее состояние было тоже швах. Мутило, наспех проглоченный стакан чая мечтал вырваться наружу, так что до школы я шел очень медленно. (Ощущения того первого похмелья живут во мне до сих пор. И виски с абсентом я стараюсь не мешать. Ха! Да где бы их еще взять!)

Вторым уроком в тот день в расписании стояло обществоведение. На первой короткой перемене лица у членов Компашки были предвкушающие. Стрелок, отозвав меня в сторону, мельком показал фотографию полуголой исторички.

– Ночью напечатал, – усмехнулся он. – Пусть попробует чего-нибудь теперь вякнуть. А ты, Зина, дал! Деревяшка тебя на всю жизнь запомнит. Войдешь в историю!

Мне было все равно. Чего я там дал и что такого там запомнит Деревяшка. Единственной мыслью было – скорей бы закончились уроки. Домой. И спать, пока вся эта мутота с организмом не прекратится. Это было второй моей ошибкой. Надо было обязательно выслушать историю о моих геройствах. Но прозвенел звонок.

Деревяшка вошла в класс спустя минут пять после звонка. Все молча встали из-за парт. Кто-то хихикнул. Историчка пошла пятнами, схватила указку.

– Ну, долго стоять-то будем? – кто пробубнил вполголоса.

Деревяшка обрушила указку на кафедру.

– Молчать! – взвизгнула она. И вдруг развернулась и выбежала из класса. Больше в тот день мы ее не видели. Не пришла она на свой урок и в субботу. Инга злорадствовала.

– Все, выжили недотраханную из школы. Теперь, может, нормальную учителку дадут.

В принципе, она оказалась права: Деревяшку мы выжили… Только лучше бы этого не было.

…

Назначен «паровозом»

Забрали меня воскресным вечером, из дома. Пришли двое, предъявили удостоверения, сказали онемевшей матери, что ее сын обвиняется в преступлении, описанном в ст. 117 УК РСФСР (изнасилование), ткнули в лицо ордером, разрешили взять какую-то мелочовку и на «козелке» отвезли к следаку.

Испугался я как-то не сразу. Больше думал в тот момент, что же обо мне мать подумает? Она, считай, если и постарше нашей Деревяшки, то ненамного. А я так вляпался! Поначалу все не мог понять – почему изнасилование-то? Ведь не было же ничего! Или действительно я что-то в беспамятстве учудил? Да нет, рассказали бы обязательно… Нет. Не может быть.

Стрелок говорил что, когда Деревяшку отпускали, он ее предупредил, чтоб не вздумала кому вякать о том, что произошло. Иначе фотки с ее приключениями станут первыми порно, с которым познакомится общественность нашей пока еще пуританской школы. Та в ответ ничего не сказала. И никому даже в голову не пришло хотя бы выяснить, что у нее на уме. Все были настолько убеждены, что о таком позорище она и под пыткой никому не расскажет. Хотя… она, скорей всего, сначала не думала, не собиралась, сдалась – и впрямь испугалась! А потом, видать, решилась… Написала заявление. Да о чем заявление-то? Стрелок об изнасиловании даже не заикался… Значит ,не было? Но ведь забрали… Значит, было??? Как там Стрелок-то сказал? «Ты, Зина, дал!..»

Вот, собственно, и все мысли, что меня посетили, пока везли до ментовки.

Прокурорский следак, как я сейчас представляю, был лет тридцати с небольшим, но тогда он мне казался чуть ли не стариком, опытным и матерым. Морали он читать не стал, просто объяснил на пальцах, что мне светит за изнасилование учительницы и в какой позе мне предстоит провести ближайшие несколько лет. Тем более что попаду я сначала на малолетку, а нравы там будут покруче, чем на взросляке.

– Но как же… – пытался объяснить я. – Мы же никого не насиловали! Это же шутка была!