Уйти от погони, или Повелитель снов

Дождавшись, когда сапоги стражника и Скарамуша проследуют в сторону темницы, она выскользнула из ванной комнаты и легко, без шума, пробежала через пыльные помещения замка в сторону выхода из него. Там она прошмыгнула в приотворенную дверь, прошла, прижимаясь к стене спиной, вдоль громады дома и оказалась за углом его, где росли огромные, в человеческий рост бодыли пустырника. Прячась уже под их белыми разлапистыми зонтиками, достигла крепостной стены.

Знала ведь, что выйти можно со двора только через ворота, но знанию своему не поверила – и заскользила вдоль огромной кирпично-каменной стены, изрядно запущенной, покрытой где лишайником, где мхом, где кустарником, проросшим сквозь старую кладку. В одном месте обнаружила целое деревце, похожее на можжевельник, укрепившееся в трещине, случившейся скорее всего от дождей и редких, но все же бывающих здесь заморозков. Словом, шла она вдоль стены, шла – и наткнулась на старый завал на, месте давнего пролома не то ядром, не то тараном. Завал заделали из строительного мусора, который местами слежался, спекся и стал как общий камень, а местами совсем рассыпался, разрыхлился и ничего не держал.

По завалу она и полезла, царапая свои белые ручки, поскуливая от боли, но не плача, а, чувствуя все большую и большую уверенность в сердце, зная уже теперь, что замок она покинет, будет свободна. К груди Юлия по-прежнему прижимала деревянного уродца Мшаваматши, который, как она теперь считала, помог ей сбежать от Скарамуша и его слуг…

2

Ни Юлия, ни я сама не знали тогда, что ее побег разлучит нас на долгие тридцать лет, то есть фактически на всю жизнь. Она не знала, что поступками ее руководит истукан Мшаваматши, я же тогда не задумалась об этом, но уже в подсознании своем связала исчезновение деревянного черного идола и служанки воедино. И потом, спустя три десятилетия, не спрашивала у Юлии о причине, подтолкнувшей ее к побегу из нашей общей тюрьмы, оставив меня с врагами моими наедине. Ибо с тех пор, как встретила я во Флоренции Юлию усохшей, старой и слепой, униженной, а потом за время пути нашего в Геную, по морю в Кале, каретой в земли маркиза Сен-Си, за месяцы жизни там и за дни дороги до Парижа, где Юлия нашла вместе с кучером квартиру для меня и стала моей возлюбленной, она нужна была мне именно такой: страдающей от вины за свое предательство. А о том, что Юлия страдала, я знала точно: во снах ее, в лабиринтах которых я ходила, как по родному дому, Юлия то и дело возвращалась к воспоминанию о том, как вставала она с постели нашей любви, брала ужасную деревянную куклу, обманывала стражников, мылась в мраморной ванной, выбиралась из замка, находила пролом в стене и уходила прочь. Много раз она порывалась рассказать мне о том, как и что с ней случилось потом, почему она не позвала никого на помощь, а оказалась вскоре в Лангедоке владелицей небольшого домика и крохотного поля, замужем за человеком достойным, хоть и бедным, став верной женой и доброй хозяйкой, вычеркнув из жизни своей великую Софию Аламанти. Но я всегда находила повод прервать ее излияния. Ибо не собиралась я прощать Юлию, как и наказывать за тот проступок. Мне не было дела до мук ее совести. Более того, чем сильнее были они, тем легче было мне проникать в сознание Юлии и с ее помощью влиять на поведение окружающих меня людей.

И вдруг – Повелитель снов с идолом Мшаваматши в руке, мой фантом, повергнутый им под ноги, бессильный и безвольный, словно я уже мертвая. И все это – во сне ее.

Проснулась с тяжело бьющимся сердцем и болью где-то в желудке. Увидела комнату в новой своей квартире, черепичные красные крыши домов в окне, корявые громады Нотр-дам де Пари с прячущимися там демонами, розовеющий над всей этой чехардой восток с лазурной полоской неба над ним. Перевела взгляд на служанку.

Юлия по-детски причмокивала во сне и улыбалась. Вполне возможно, сон тот ужасный сменился другим, а то и третьим, но для меня улыбка ее и такое вдруг ставшее детским, хотя и взрослое лицо показались продолжением именно того кошмара. Мысли зашевелились быстро, я стала принимать решения…

Первым делом я как можно тише и осторожней поднялась с постели, совсем так, как сделала это Юлия в андоррском замке моем, забыв, что могу наслать беспробудный сон на служанку. Накинула халат, подвязалась поясом. Потом осмотрелась. Была у старой Юлии одна вещь, которую служанка берегла как зеницу ока, таскала всегда с собой – котомка с чем-то завернутым в тряпку. Я не обращала внимания на эту безделицу, которую она либо несла на плечах, либо укладывала вместе с моими вещами, никогда при мне не раскрывала. Думала я, что это что-то из детских вещей, сохраненных ею после семейной ее катастрофы и теперь сберегаемых, чтобы при случае в одиночестве и тиши любоваться ими, лить слезы. Женщины ведь народ сентиментальный…