Уйти по воде

Маша усмехнулась, замолчала и стала пить пиво

Катя поставила пустую банку на пол, подперла щеки руками, глядя на снующие туда-сюда ноги, – из-под лестницы обычно можно было наблюдать именно их.

Как странно все-таки обернулась жизнь: когда-то, всего-то несколько лет назад, она сидела тут с неправославными подругами, которые пили пиво, смеялись, болтали, и она, православная Катя, тогда гордо отказывалась – пить, курить, говорить «блин».

А теперь они с Машей, две воцерковленные с детства девочки, бывшие духовные чада двух уважаемых батюшек, за пивом, предварительно покурив, утешают друг друга, оправдывая свое отступничество от православной веры

Можно ли тут сказать – неисповедимы пути Господни? Наверное, кощунственно, в подобном-то контексте.

IV

Разговор с Машей, конечно, не вселил в Катю уверенность в своей правоте, но теперь было чуточку проще противостоять ужасу, который все так же накатывал вечерами и ночами, брал за горло, раздваивал ее, ставил две половинки – палача и жертву – друг против друга Фраза «я не одна такая» стала как будто проблеском, тонким лучиком во тьме. Она повторяла ее, как заклинание, как молитву, вбивала себе в голову, связывала себя спасительной круговой порукой – не одна. Я не одна – вот что важно. Не одна еретичка, не одна грешница, кто-то тоже думает, как я, и с той же горячностью говорит – правду Правду с большой буквы, то есть Истину, или?. Но «или» она не додумывала, боясь, что опять проснется змей.

К тому же за нее всерьез взялся Костик. Он лечил, как умел, и единственный доступный и понятный ему способ лечения, который мог дать желаемый эффект, применял еще царь Давид, хотя в ту пору еще не царь, правда, а простой пастух Костик лечил ее музыкой Давно, когда они только начали встречаться, он все время соскакивал на «запретную» тему – музыку Катя потом поняла – ему было очень трудно не говорить с ней о том, что ему нравилось, о том, что он любил. А музыку он любил бесконечно Но поскольку еще тогда, давно, она испугалась «сатанизма», он замолчал, пока она сама не начала приставать – понемногу, узнавать, что же он слушает, что ему дорого и интересно Русский рок, кстати, еще как-то мог бы тогда примирить Катю с этой музыкой, ведь Кураев говорил именно про русский рок, что это не страшно Но вот Костик русский рок не любил, за исключением немногих старых песен известных групп, говорил, что музыки, именно музыки в нем мало, хотя и неплохо знал все имена, старые группы, их историю. Любил он – действительно любил и знал – зарубежный рок и металл. Он как-то умел слушать музыку и – слышать, выделяя в кажущейся какофонии партии, мотивы, мелодии, а еще какие-то «рифы» – кажется, так он их называл Для Кати все это было непонятно, но он никогда не ругал ее за «безграмотность», напротив, старался разъяснить и бывал счастлив, когда она сама спрашивала у него.

«Вот послушай, какое соло!» – говорил он, всовывая ей в уши наушники, она слушала, не понимая, там все грохотало и пугало ее, она вся сжималась – бесовщина! Но постепенно, когда отступил страх, когда она перестала зажиматься и пугаться, она начала понимать – да, действительно красиво, да, есть разница между тем и этим, да, вот гитарное соло, а тут барабаны, а здесь музыка прямо берет за душу – так полнокровно, так мощно, так прямо в сердце бьет, что можно слушать и слушать без конца Она только просила, чтобы не было кощунства, он уверял, что ничего кощунственного слушать ей не дает, да, и такая музыка есть, но здесь ничего плохого – специально лез в Интернет, искал перевод, показывал – действительно, ничего кощунственного, пусть многие тексты и были довольно агрессивны.

Теперь же, в черные эти дни, она просто не могла без музыки Теперь она черпала из нее силу – и пусть говорили, что от этого можно сойти с ума! Наверное, нормальный человек и мог бы, потому что действительно – была в этой музыке отчаянная злость, вечный крик, протест, гнев, может быть, кто-то и мог заразиться лишь агрессией, но Катя, с ее душой, истончившейся, истрепанной, лишенной сил, Катя нашла здесь силу, которой ей так не хватало Теперь во всей этой музыке вдруг стало проступать что-то очень родное, что-то созвучное – как будто эти песни писали люди, пережившие то же, что и она, столько отчаянья было в них, столько желания докричаться, доказать – кому? Неужто и у них были свои отцы митрофаны? Свои грозные стражи приходили к ним по ночам, the nightmares stalk for me at night I dread the long and lonely nights (И по ночам за мной кошмары по пятам идут,

И если ночью я один, она длиннее во стократ и страшно мне, англ, пенся Оззи Осборна). Ты не одна такая – вот что было важно, они как будто протягивали ей руки, помогали подняться, вселяли если не надежду, то хотя бы желание добыть эту надежду, вырвать ее зубами, отстоять, отбить.