Уютная душа

— Таня, боюсь показаться негостеприимным, но почему же вы не уехали с этим своим отрядом?

— Я писала сопроводительные листы, услышала ваш разговор и решила остаться с вами…

— Как же мне быть? — застонал Миллер и схватился за голову. — Этот герой не оставил мне даже номер мобильника, иначе я заставил бы его вернуться за вами. Отправить вас пешком? До шоссе километра два, и поймаете ли вы в этой суматохе попутку, еще неизвестно. В подвал вас, что ли? Ну зачем вы остались, Таня?

— Дмитрий Дмитриевич, вы же врач. — Она улыбнулась.

— Ну и что?

— Наверняка не умеете капельницы ставить. Так что ваше пребывание тут бессмысленно. Скорее это акт самопожертвования, как обряд самосожжения у индийских жен. Сотэ, кажется, называется.

Миллер подошел и мягко привлек ее к себе.

— Глупыха вы, Таня. — Его руки сомкнулись вокруг ее плеч нежным, но сильным кольцом, а потом она почувствовала, как теплая ладонь ложится ей на макушку. — Обряд называется сати, а сотэ по-французски значит жареный. В принципе тоже по смыслу подходит.

Еще секунду Таня поблаженствовала, а потом решительно стала вырываться.

— Мы не должны… Я просто осталась, чтобы помочь… — бормотала она, пыхтя. — У вас беременная жена… Вы вообще не имели права оставаться, зная, что скоро у вас будет ребенок!

— У меня? Ребенок? — изумился он. — Это что, ваш муж вам сказал?

— Нет. — Она опустила глаза. — Я сама видела вас в магазине «Одежда для беременных».

Миллер посмотрел на нее серьезно и грустно, а потом вздохнул.

— У меня беременная сестра, — сказал он. — Но наверное, мы действительно не должны… Вы-то ведь замужем.

— Я развелась, уже почти полгода назад.

— …Если мы хотели остаться наедине, могли выбрать и более безопасное место, — сказала Таня, когда ей наконец удалось оторваться от губ Миллера. — Давай сделаем то, ради чего мы здесь — посмотрим больных.

— Сейчас пойдем… — Он так и не выпустил ее из объятий. — Сейчас. Только ты будь рядом и держи меня за руку.

Проверив состояние больных, они снова принялись целоваться.

— Нет, все, хватит, иначе я умру от счастья, — попросил Миллер. — Пойдем на улицу.

Они вышли на крыльцо. Стояла странная тишина, даже листья не шелестели, и от этого пейзаж казался нереальным, призрачным. Вода в пруду была такой черной, что он казался бездонным.

— Ихтиандр! — вспомнила Таня и засмеялась.

— Ну и что тут такого? — Миллер сделал вид, что обиделся. — Скажи лучше: ты давно ела?

— Не помню…

— Я тоже. Мои бутерброды остались в хирургическом корпусе. Здесь только хлеб и сахар.

Тане физически тяжело было стоять рядом с любимым и не касаться его, и она осторожно просунула руку ему под мышку, еще не веря, что имеет на это право.

Вернулись в реанимационный зал. Таня заварила кофе, нарезала хлеб. Миллер померил давление больным, не реагирующим на окружающую действительность, потом сел на широкий подоконник и принялся настраивать древнюю магнитолу, надеясь услышать новости о ситуации в районе.

Тане было так спокойно, словно она находилась не в зоне лесного пожара, а в собственной кухне.

Ей уже казалось, что вся ее жизнь с Борисом — дурной сон, кошмар, привидевшийся, когда она на пять минут задремала в кресле, а на самом деле они с Миллером вместе уже сто лет, каждый день она готовит кофе, а он слушает радио…

В эфире по всем частотам звучала музыка. Таня сказала, что нужно подождать — обычно новости передают в начале каждого часа.

— И хорошо, что одна музыка, — добавила она, — ведь если бы пожар разрастался, о нем сейчас говорили бы все станции. А раз они молчат, значит, очаг возгорания локализован.

— Ты моя умница! — откликнулся с подоконника ее любимый. — Поменяй, пожалуйста, бутылку на третьей койке. У тебя действительно лучше получается.

Перспективу сгореть заживо они не обсуждали. Правда, Таня предложила собрать все огнетушители, но Миллер проворчал, что лесной пожар огнетушителем не потушишь и нечего зря ворочать тяжелые банки.

Известно, что любой экстрим обостряет сексуальное желание. Но нашим влюбленным даже не пришло в голову таким способом скоротать время тревожного ожидания. Они просто целовались — пылко и неумело, как подростки.

Они были так счастливы тем, что наконец обрели друг друга, что попросту забыли про секс.

Очнулись они от громкого стука в дверь — Миллер зачем-то закрыл ее на щеколду.

— Собирайся! — орал за дверью знакомый голос. — Две машины, как заказывал.

Мимоходом удивившись Таниному присутствию, усатый милиционер запустил в реанимационный зал санитаров и принялся командовать, чтобы больных грузили как можно скорее.

— Что, пожар уже близко? — испугалась Таня.

— Да нет, — отмахнулся усатый, — просто я тачки под честное слово одолжил, если начальство заметит, будут неприятности. А пожар уже потушили почти. Сегодня переждем для верности, а завтра-послезавтра обратно больницу откроем.

* * *

Передав больных врачам «скорой помощи», они ехали в город на заднем сиденье милицейской «девятки».

— Таня, — прошептал Миллер, наклонившись к ее уху, — ты должна меня понять…

— Что такое? — Она повернула голову, чтобы видеть его, но он наклонился к ней еще ниже.