Уйын Полоза. Книга первая (СИ)

— Это точно. — Проскрипел зубами друг. — Но в голову ничего не приходит, хоть убей. Я даже не знаю кто они такие? Местная нечисть, или люди, косящие под нее. Ясно только что это религиозные фанаты, поклоняющиеся Полозу. Терпеть фанатов не могу.

— У них должен быть кто-то главный. — Задумался Гвоздев. — Тот, кто принимает решения. Такие люди обычно умны, и прагматичны, и не верят в то, чему сами учат, иначе не удержатся у власти. Значит с ним можно поговорить, и договориться. Предложить что-нибудь в виде выкупа в конце — концов. Есть у меня мысль, только подыграй мне.

— Лады. Согласен. Только после того, как с ними договоримся, я удавлю Добряка. — Мстительно скривился в улыбке боли Угрюм. — Голыми руками удавлю суку.

Глава 23 Чудь

Около часа ждали возвращения Добряка, а он не спешил, словно давая друзьям время на проработку очередной авантюры, от успеха которой зависела их жизнь.

Угрюм взял на себя роль критика, причем не стеснявшегося в выражениях, самым мягким из которых было: «Придурок», а Максим всячески отстаивал свое предложение, периодически его корректируя под ехидные замечания и сарказм друга.

Когда палач вернулся план был полностью готов, на сколько вообще он может быть готов план, построенный на домыслах, слухах, и сказках. Оставалось только попробовать и узнать. Время к этому пришло.

Добряк вошел в двери как всегда с улыбкой, подошел к разложенному на полу инструменту, любовно его еще раз протер тряпочкой, погладил, что-то прошептав каждой вещи, и только после этого повернулся к висящим на цепях жертвам.

— Отдохнули? — Ласково спросил он. — Продолжим, пожалуй. Впереди у нас незабываемые ощущения от знакомства ваших пальчиков с щипчиками по выдергиванию ноготков. Поверьте, после знакомства с ними, о тратах на маникюр можно будет забыть. Цените мою щедрость, слуги дождя. — Он рассмеялся.

— Погоди. — Максим решился начать авантюру. — Мы готовы говорить.

— Какое несчастье. — Вздохнул палач. — А как же щипчики? И муравьишки голодные. Ну да ладно, чего только не сделаешь ради возвращения заблудших душ в лоно истиной веры, на какие только жертвы не пойдешь, ради спасения чужой души. Говорите.

— Мы все расскажем, но только вашему старшему. Позови. — Выдохнул Максим, замерев в ожидании ответа, так как это было самое начало их с Угрюмом плана, и от него зависел успех дальнейшей авантюры.

— Это чего? Пуркопа что ли позвать, или Варсаву? — Почесал затылок Добряк. — Даже и не знаю, кто из них главнее. Показания записать, и грехи отпустить каждый из братьев может, и на костер очищающий отвести в последний путь, да и Полоза попросить, чтобы значит принял грешников. Так кого из них позвать-то?

— Я же сказал, самого главного, зачем нам рядовые дознаватели? Тайну нашу должен знать только хозяин этих мест, ибо это касается государственных интересов. — Гвоздев изобразил звериную непреклонность на лице. — Поспеши, Добряк. Время не ждет?

— Не уж то самого Катилу?! — Воскликнул покачнувшись, и выпучив глаза палач. — Да как же я посмею? Меня и к престолу-то поди не допустят!!!

— Не дрейф, болезный. Допустят. — На Угрюма было страшно смотреть. Его лицо исказила маска готового убивать нелюдя. Создавалось впечатление, что вот-вот губы висящего человека приподнимутся в рычащем оскале, а зубы вытянуться в острые клыки, он легко порвет цепи, и кинется в драку. — Ты делаешь великое дело, и владыка щедро наградит тебя за расторопность и благую весть.

Добряк побледнел, не зная, что делать. На его лице отобразилась вся волна чувств, от предвкушения награды, до страха наказания и сомнений. Но длилась его ошарашенное состояние недолго. Мотнув решительно головой, он вскрикнул, покраснел, и выскочил вон.

— Мы не переборщили, братан? Как бы этот придурок не натворил чего. — Хмыкнул Угрюм. — С этих фанатов станется. Кинется к своему Катилу, а его там стража на куски порежет.

— Не. Нормально все будет. Этого прирежут, другой придет. Того снова отправим, план работает, дорожка проторена. Кто-нибудь да доберется до тела владыки. — Рассмеялся Максим, но тут же стал серьезен, так как двери распахнулись и в пыточную ворвались бледные Пуркоп и Варсава.

Один из них подскочил к ведру с водой и принялся остервенело мыть пол, а второй к Максиму, и начал его протирать смоченной земляничным соком салфеткой.

— При встрече с его преосвященством в глаза не смотреть, вид иметь покорный. — Вещал он, размазывая красную, ароматную смесь по телу Художника. — Это и тебя касается грешник. — Закончив с Гвоздевым, фанатик принялся за Угрюма. — Глазенки свои потуши, или Катила их выколоть прикажет.

— Всенепременно. — Хохотнул тот. — Как только, так сразу. — Чего ты меня вареньем-то намазал, жрать меня Ваше Преосвященство будет что ли.

— Не богохульствуй грешник. — Побледнел фанатик. — Твои слова гадки.

— Ну извини. — Ни грамма не раскаиваясь скривился в подобии улыбки Угрюм. — Тело просто липкое стало. Противно, да и не дай бог мухи налетят, а еще хуже пчелы.