— Ну ты вообще… В Бронксе! Так ее уже пришили, наверное… Плюнь. Все русские уезжают. Давай и ты вали.
И вдруг:
— Потом вызов мне пришлешь.
Не понять, всерьез она или со злости. И снова — голые ноги на полку. Я пошел прочь. Все равно ее даже с моим вызовом не пустят.
Никто меня не задержал…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Литературные елки проходили в Музее молодежи.
Собственно, музей был только в одной комнате. Вдоль стены стояли стеклянные шкафы, в которых лежали книги молодых авторов. Во всех остальных комнатах мебели не было, а только висели разноцветные листы ватмана в рамках. Сенечка прошелся вдоль этих листов.
— Картины молодых художников, — пояснили ему.
Сенечка улыбнулся:
— Я видел похожие на выставке в Нью-Йорке…
Кто-то обиделся:
— Не нравится — не смотрите.
По коридорам бродил бородатый юноша в ярко-желтом пиджаке. Он пытался раздавать книжицы, на которых было написано:
«Начни новую жизнь».
«Избавься от страха».
«Найди себя».
«Научись себя любить».
«Научись приносить пользу Родине».
«Жизнь как форма существования. Счастье как форма жизни».
Юноша не переставал улыбаться с задумчивым видом, хотя книги у него вежливо не брали.
— Я все это уже читала, — сказала одна девушка.
Всех пригласили в зал, похожий на зал маленького кинотеатра. Молодежи было много. Сенечка еще не вполне разбирался в погонах, но сейчас он видел, что на большинстве гостей были погоны начинающих писателей. Попались на глаза два маститых писателя, а впереди мелькнул и тут же пропал низенький человек. Погоны его блестели золотом и серебром.
— Признанный классик, — прошептал кто-то и назвал фамилию.
Прежде Сенечка слышал разговоры, что на елках воспитывается новое поколение свободомыслящих литераторов, будущих продолжателей идеи полной и окончательной демократизации общества. Старших писателей смущало только одно: в произведениях молодежи тут и там проскакивали слова вроде «кайф» и «секс» и появлялись даже совсем грубые.
Сейчас Сенечке поведали, что, когда на чтениях произносят такие вот слова, слушателям полагается прикрывать глаза и качать головой с понимающей улыбкой.
— Почему? — спросил Сенечка.
— Вы как бы показываете свое понимание текста. Все эти ругательства оправданны авторским замыслом и в кульминации подвергнутся острой критике и разоблачению.
Всех позвали, начались чтения. Ими руководил организатор Иван Концов.
— И вновь собралась прогрессивно мыслящая молодежь, — сказал организатор Концов. — Не может не радовать это завидное постоянство. И, как всегда, я приветствую на нашем собрании представителя прессы. — И он показал на Сенечкины знаки отличия. Сенечка привстал и поклонился.
Организатор Концов объявил первую поэтессу.
На глазах поэтессы Аллы Небесинской блестели слезинки. Небесинская опустила уголки губ и молчала. И видно было всем, как тяжело ей, но она готова, готова излить свою душу, ибо не в силах более носить в себе такую трагедию, такую драгоценность! Вот эту:
Зал загрустил вначале, но когда все кончилось хорошо, поэтесса и ее любимый встретились, то раздался вздох облегчения. А Небесинская воспрянула. Подарила еще одну драгоценность.
Зал проводил Небесинскую.
Организатор Концов представил следующего поэта:
— Сатирик и пародист — Роман… вижу, все уже смеются… Итак — Роман Буйный!
Поэт Роман Буйный выскочил на сцену и замер в странной позе. Послышался его тихий голос.
Совсем тихий:
Тут Роман подмигнул Алле Небесинской, подпрыгнул и заорал:
Потому что все СУКИ, СУКИ!
Бешеные аплодисменты; смех. Сенечка, как его учили, прикрывает глаза и качает готовой.