Указка

— О таких вещах не говорят, — сказала она. — Но вам, так и быть, расскажу один случай. Собрались мы в клубе, стихи читать, да и просто поболтать. Толька Горшков пришел. А мы, когда он приходил, всегда знали, что он ныть будет. Так и в тот раз — сел он на подоконник, смотрит на улицу и ноет. Все ему не нравится. Город скучный, мы скучные, стихи у нас скучные. Мы ему говорим: «Чего ты ноешь? Смотри, у тебя повести и рассказы печатают, деньги платят!» А он одно твердит: нет, мол, у него в повестях жизни, одно уныние. А он сам как уныние! Надоел он нам — спасу нет. А он как раз про свою персону начал разглагольствовать. И какой он печальный, и одинокий, и перспективы-то у него нет. К счастью, в это время гимн по радио заиграли, мы слушать пошли. А Горшков на подоконнике остался. Гимн кончился, мы приходим — исчез Горшков. Вот в точности, как твой Витька, когда вроде бы и выйти незамеченным не мог. Мы сначала искали, а потом все поняли.

— Да ладно, — сказал Сенечка. — Мало ли кто чего не мог. Это вы, наверное, гимну громко подпевали, а он взял и вышел.

— Может быть, — согласилась Галина. — Только на следующий день или через день — не помню, встретили мы Тольку. Ну, думаем, сейчас опять придется про жизнь его тяжелую слушать. Ничего подобного! Идет себе, подпрыгивает — нам подмигнул, кричит: «Я новую повесть начал! Повесть о счастии!» Упрыгал он, а через неделю повесть закончил. Называется «Солнечная мурава»… Читал?

— Надо будет прочитать, — сказал Сенечка. — Только я все равно ничего не понял. Не вижу связи. Когда я в Америке в колледже учился, там у нас один тип английский язык преподавал. Тот еще тип, волосатый такой, в коже… Так он прямо посреди урока исчезал. Мы, вообще-то, за уроком не очень следили, все свои дела обсуждали — ну, там пойти уделать кого-то, или где с девчонкой побыть…

— О, романтика…

— Да, — кивнул Сенечка. — Так вот тип этот сначала все про Диккенса бормочет, про Толкиена, а потом — бац! — в воздухе растворился. Ну, его никто особенно не ищет, а он сам к вечеру выползает из какой-нибудь щели — рожа синяя, воняет от него, а сам — счастливый!.. Тоже, наверное, повесть о счастье был способен написать.

Галина посмеялась. Они прошли пешком до самого ее дома. Галина призналась, что ей хочется курить, но на улице, конечно, курить нельзя. Сенечка сказал, что у него есть антикурительные таблетки, потому что в Америке он без сигарет тоже долго не мог.

— А почему, — вдруг спросила Галина, — вы сейчас вздрогнули и головой так повели по-странному?

Сенечка помедлил секунду и сказал:

— Мне послышалось, что мотоцикл едет…

— Вы не любите мотоциклы? — удивилась Галина. — Они у нас на каждом шагу встречаются. Молодежи их бесплатно раздают…

Сенечка не ответил.

— Лучше почитайте ваши стихи, — попросил он. — Наверное, они получше, чем у Аллы Небесинской?

Галина усмехнулась:

— Аллочка Небесинская… она не очень-то умна. Ездила во Вьетнам, подзаработать хотела. Читала стихи на улицах. А вьетнамцы-то богатые все, им на Аллочку наплевать. Идут себе мимо, деньги свои в уме считают. Так и вернулась ни с чем. Я за это время многого добилась. Диплом защитила. Теперь у меня еще одни погоны есть, не только поэтессы молодой. Погоны ветеринара. Я тоже уехать могла. Мне предлагали в Корее работу, собак лечить. Но я отказалась. Можно ведь и в России неплохо зарабатывать.

— А у вас много стихов? — спросил Сенечка.

— Да уж побольше, чем у Аллочки Небесинской…

Галина прищурилась и посмотрела вдаль.

— Сейчас… Вот, слушайте, — сказала она. — Стихи, правда, очень личные. Бывает так, что мечтаешь о высоком, но в то же время о чем-то внутреннем. О том, что исходит из самого сердца…

Хочу насладиться я сладким моментом,

Когда я брожу в темноте с президентом.

И слышно, как в парке поет соловей.

И я просыпаюсь в постели своей.

Когда говорят: «Позабудь свои грезы»,

Я только вздыхаю, и капают слезы.

Погоны мои недостойны любви,

Но снова надежду мне дарят они.

Зачем мне Вьетнам, и зачем мне Корея,

Когда я родные погоны имею?

Когда-нибудь статус я свой подниму,

И гордо тогда к президенту пойду…

— Да, очень хорошие стихи, — сказал Сенечка. — И что же? Их напечатали?

— Напечатали, конечно! И деньги большие заплатили. Ведь это и есть настоящая поэзия. Патриотизм, а не всякие там самокопания… И вообще, струю надо ловить. Писать про то, как народ президента любит…

Проводив Галину, Сенечка, как обычно, поймал такси и поехал домой. В переходе снова играла та скрипачка. Мелодию играла какую-то известную, только гораздо медленнее, чем надо. Перед девушкой снова лежал скрипичный футляр, в который она собирала деньги. Сенечка замедлил шаги, нашаривая в кармане рубль.

Тут он увидел, что не он один слушает скрипачку. Прямо перед ней стоял человек в странной одежде. Сенечка не сразу понял, что человек этот, сам маленького роста, одет в просторный ватник. Погон на ватнике не было.

Скрипачка встретилась с Сенечкой глазами, и Сенечка улыбнулся ей. Но девушка не ответила на улыбку. Сенечке показалось, что ей даже стало неприятно.