Ухищрения и вожделения

— Да так многие делали, это старо как мир. А вот про Уэмбли это вы зря. Даже не знаю, кто вам такое мог наплести. Но послушайте-ка, вот что будет интересно на самом деле. Я рассказал Колину Маккею, и он прямо ухватился за эту мысль. Мы нанимаем красный двухэтажный автобус и ездим по всей стране. Ну, не по всей, а сколько успеем объехать за десять дней. Я попрошу Клер показать вам черновой план поездки и расписание.

— Как автобус партийной предвыборной кампании? — серьезным тоном спросил Дэлглиш. — С плакатами, лозунгами, громкоговорителями и воздушными шарами?

— А какой смысл все это делать, если люди даже не будут знать, что мы к ним едем?

— Ну, если на борту будет Колин, они в любом случае узнают о нашем приближении, и притом очень быстро. Как вы собираетесь добиться, чтобы он хоть изредка просыхал?

— Ну, он же замечательный поэт, Адам. И восхищается вами.

— Что вовсе не означает, что он будет рад путешествовать вместе со мной. И как же вы собираетесь назвать этот автобус? «Поэты — вперед!»? «В стиле Чосера»?^[7] А может — «Вирши на колесах»? Нет, пожалуй, это слишком уж в духе Женского Института.^[8] Что ж, тогда — «Поэтический автобус»? Это по крайней мере без претензий.

— Мы что-нибудь придумаем. Мне больше по душе «Поэты — вперед!».

— И где же мы будем останавливаться?

— В окрестностях городов, у соборов, в зданиях деревенских советов, в школах, пабах, придорожных кафе — повсюду, где соберется народ. Перспектива просто увлекательная. Мы подумывали о том, чтобы поезд нанять, но автобус гораздо маневреннее.

— И гораздо дешевле.

Костелло пропустил колкость мимо ушей.

— Поэты — в верхнем салоне, напитки и закуски — в нижнем. Стихи читаются с помоста. Реклама на всю страну. Радио. Телевидение. Отправляемся с набережной Темзы. Есть шанс, что дадут эфир на четвертом канале, ну и, конечно, в программе «Калейдоскоп». Мы рассчитываем на вас, Адам.

— Нет, — ответил несгибаемый Дэлглиш. — Даже шарики меня не соблазнят.

— Господи, Адам, вы же пишете все это! Это же вам должно быть интересно, чтоб люди вас читали… ну, хоть покупали бы ваши книги. А люди интересуются больше всего именно вами, особенно после вашего последнего дела, этого берроунского убийства.

— Их интересует поэт, который ловит убийц, или полицейский, который пишет стихи, а вовсе не его вирши.

— Да какая разница, что именно их интересует? И не говорите мне, что комиссар будет недоволен. Эти полицейские байки уже в ушах навязли.

— Ладно, не стану. Но он и в самом деле будет недоволен.

В конце концов, что нового мог он сказать? Он слышал вопросы читателей бесчисленное количество раз и старался ответить на них, как мог, если и без особого энтузиазма, то по крайней мере честно и искренне: «Почему такой тонкий поэт, как вы, занимается ловлей преступников?», «Что для вас важнее — поэзия или полиция?», «А то, что вы следователь, вам помогает или мешает?», «А зачем удачливому сыщику писать стихи?», «Какое из раскрытых вами дел вы считаете самым интересным? А вам когда-нибудь хотелось написать об этом поэму?» «А ваши любовные стихи — они написаны женщине, которая жива или умерла?»

Интересно, думал Дэлглиш, что, Филиппу Ларкину тоже досаждали вопросами о том, как ему удается одновременно быть поэтом и библиотекарем? Или Рою Фуллеру — приходилось ли ему тоже рассказывать, как он сочетает поэзию с юриспруденцией?^[9]

— Ведь все вопросы вполне предсказуемы, — сказал он. — Я мог бы наговорить ответы на пленку — это сэкономило бы всем уйму времени и избавило от хлопот. Потом вы эти ответы прокрутили бы с автобуса.

— Ну, это же будет совсем не то. Они же именно вас хотят услышать, вас лично. И вообще можно подумать, что вы не хотите, чтоб вас читали.