Ухищрения и вожделения

— Что ж, я знавал места и получше. Но у бункера есть то преимущество, что там я целиком предоставлен самому себе. Мыс удален от путей, которыми обычно следуют мои собратья-странники. Я посещаю эти места примерно раз в год и остаюсь на день-два. Дот прекрасно защищает от непогоды, а поскольку смотровая щель обращена в сторону моря, я могу разжечь костерок без боязни быть обнаруженным. Отметаю весь мусор в сторону и совершенно о нем забываю. Очень рекомендовал бы вам использовать этот метод.

— Вы прошли прямо туда?

— Нет. У меня установился обычай поначалу заходить в старый пасторский дом. Пожилая чета, проживающая в доме, любезно разрешает мне пользоваться их водопроводным краном. Мне нужно было наполнить флягу. Кстати, оказалось, что в доме никого нет. В окнах нижнего этажа горел свет, но никто не отозвался на звонок.

— А который был час? Вы не помните?

— Часов я не ношу и мало внимания обращаю на бег времени меж закатом и рассветом. Но, проходя по деревне, я заметил, что часы на церкви Святого Андрея показывали половину девятого. Скорее всего у старого пасторского дома я оказался в девять пятнадцать или чуть позже.

— А потом что вы делали?

— Я помнил, что около гаража имеется наружный водопроводный кран. Я взял на себя смелость наполнить флягу без разрешения. Думаю, они вряд ли пожалели бы для меня питьевой воды.

— А машины вы там не видели?

— На подъездной аллее стоял автомобиль. Гараж был открыт, но, как я уже упоминал, ни одного человеческого существа я не видел. Потом я прошел прямо к своему убежищу. К тому моменту я почувствовал крайнюю усталость. Напился воды, съел корочку хлеба и немного сыра и уснул. Кроссовки были брошены в дверь бункера ночью.

— Брошены? Не поставлены?

— Мне представляется, что брошены. Любой, кто зашел бы в бункер, не мог не увидеть меня. Так что скорее всего их просто швырнули внутрь. В Ипсвиче при церкви имеется придорожный щит для цитат из проповеди. На прошлой неделе было сказано вот что: «Каждой птичке Божьей Господь посылает червячка, но Он не бросает его прямо ей в гнездышко». В данном случае, как видим, Он все-таки бросил.

— Они попали в вас, и вы не проснулись? Кроссовки довольно тяжелые.

— Я уже сказал: вы говорите как полицейский. В воскресенье я прошел километров тридцать. Совесть моя чиста, и сон мой крепок. Если бы они попали мне в лицо, я, несомненно, проснулся бы. На самом же деле я обнаружил их, когда пробудился на следующее утро.

— Они аккуратно лежали рядом?

— Вовсе нет. Я проснулся и повернулся с левого бока на спину. Тут я почувствовал, что лежу на чем-то твердом. Зажег спичку. Твердое оказалось кроссовкой. Вторую я обнаружил около собственной ступни.

— И они не были связаны?

— Если бы они были связаны, уважаемый сэр, вряд ли я обнаружил бы одну из них у себя под поясницей, а вторую — в ногах.

— И вам не показалось это любопытным? В конце концов, ведь кроссовки совсем новые, такую обувь вряд ли кто-то вот так запросто возьмет да и выкинет.

— Естественно, это показалось мне любопытным. Но в отличие от людей вашей профессии я не испытываю необходимости во что бы то ни стало найти всему объяснение. Мне и в голову не пришло, что мой долг — отыскать владельца или отнести эту обувь в ближайший полицейский участок. Сомневаюсь, что в участке меня поблагодарили бы за мои труды. Я с благодарностью принял дарованное мне Богом или Судьбой. Мои собственные ботинки приближались к концу своего существования. Вы найдете их в доте.

— И вы сразу же надели эти?

— Не сразу же. Они были совсем сырые. Я подождал, пока они высохнут.

— Как то есть сырые? Местами или все целиком?

— Сырые все целиком. Кто-то очень тщательно их вымыл. Может быть, подержав их под краном.

— Или пройдя по морской воде?

— Я их понюхал. Это была не морская вода.

— Вы можете определить разницу?

— Мой дорогой сэр, мне пока еще не изменили мои пять чувств. Особенно чувствителен мой нос. Я вполне могу отличить морскую воду от воды из-под крана. Я могу сказать вам, в каком именно графстве нахожусь, по запаху земли.

У перекрестка они свернули налево и сразу же увидели высоко вознесенные белые крылья мельницы. Некоторое время оба молчали. Молчание было вполне дружелюбным.

Потом Иона сказал: