Ухищрения и вожделения

Перед вычурным мраморным камином стояло шесть разностильных кресел, большей частью кожаных, у каждого кресла — маленький буфетный столик. В противоположном конце комнаты — обеденный стол, вполне современный, у стола — шесть стульев. Утром со стола не были еще убраны остатки завтрака, и в воздухе стоял густой запах яичницы с беконом. Но теперь стол был чист, а вместо остатков завтрака его украшал поднос с бутылками и бокалами. Разобравшись в предлагаемом ассортименте, Дэлглиш подумал, что присутствовавшие не так уж плохо проводили тут время. Уставленный разнообразными бутылками поднос создавал атмосферу довольно гостеприимную в неуютной комнате, где мало что другое говорило о гостеприимстве. Воздух здесь так и не прогрелся. Цветной экран у камина шуршал при каждом дыхании ветра в трубе, а электрообогреватель, стоявший на каминной решетке, был слишком слаб даже для такого, средних размеров, да к тому же заставленного мебелью помещения.

Три пары глаз уставились на Дэлглиша, когда он вошел в комнату. Клиффорд Соуэрби стоял напротив камина точно в той же позе, что и утром. В строгом костюме и безупречной сорочке, он выглядел таким же свежим и бодрым, как и в девять утра, когда Дэлглиш видел его впервые в этот день. Сейчас, как и тогда, главным здесь явно был он. Плотный, ничем не выдающейся, но довольно приятной внешности человек, он держался с уверенностью и сдержанным благодушием школьного учителя или преуспевающего банкира: никто из посетителей не должен входить к нему в кабинет с опаской, если только его счет в порядке и сам он пользуется доверием. Видя Соуэрби всего лишь второй раз в жизни, Дэлглиш снова почувствовал инстинктивную и, по-видимому, совершенно необъяснимую неловкость. Человек этот был безжалостен и опасен, и тем не менее в те несколько часов, что они не виделись, Адам не мог ясно вспомнить ни лица его, ни голоса.

Этого нельзя было сказать о Билле Хардинге. Двухметрового роста, с бледным веснушчатым лицом и целой копной ярко-рыжих волос, он, по всей видимости, пришел к выводу, что анонимность в его случае исключается и наилучшим выходом будет предпочесть эксцентричность. На нем был костюм из толстого твида в крупную клетку и галстук в горошек. С некоторым трудом поднявшись из слишком низкого кресла, он протиснулся к столу — к бутылкам, а когда Дэлглиш сказал, что подождет кофе, так и остался стоять с бутылкой виски в руке, словно не зная, что же ему с ней делать. Однако по сравнению с нынешним утром число присутствующих возросло. Алекс Мэар, с бокалом виски в руке, стоял у книжного шкафа, вроде бы заинтересовавшись переплетенными в кожу томами и пыльными подшивками газет. Когда Адам вошел, он обратил на него долгий оценивающий взгляд, затем коротко кивнул. Нетрудно было заметить, что Мэар — самый представительный и самый интеллектуальный из троих ожидавших появления Дэлглиша мужчин, но что-то в его лице изменилось, оно больше не светилось уверенностью и энергией. Мэар казался меньше ростом и выглядел как человек, с трудом сдерживающий приступ физической боли.

Соуэрби сказал, изумленно глядя на Дэлглиша из-под тяжелых век:

— Вы опалили волосы, Адам, и пахнет от вас так, будто вы костер ворошили.

— Так оно и есть.

Мэар не двинулся с места, но Соуэрби и Хардинг уселись в кресла по обе стороны камина. Дэлглиш выбрал кресло между ними. Подождали, пока подадут кофе и Дэлглиш возьмет себе чашку. Соуэрби откинулся на спинку кресла и разглядывал потолок с таким видом, будто готов ждать всю ночь.

Разговор начал Билл Хардинг.

— Ну что, Адам? — спросил он.

Поставив чашку, Дэлглиш подробно описал, что произошло с того момента, как он подошел к фургону. Он воспроизвел все дословно. Никаких записей он не делал, да в этом и не было необходимости. Закончив изложение фактов, он сказал:

— Так что вы можете быть спокойны. Паско верит в то, что, как мне представляется, и станет официальной версией: девушки были лесбиянками, любили друг друга, отправились на глупейшую прогулку на яхте и в тумане попали под какое-то судно. Я не думаю, что вам или кому бы то ни было вообще могут грозить неприятности с его стороны. Кажется, он навсегда утратил способность устраивать неприятности.

— И Кэмм не оставила в фургоне ничего компрометирующего? — спросил Соуэрби.

— Я очень сомневаюсь, что у нее вообще было что оставлять. Паско сказал, что прочел пару-тройку из присланных ей открыток, но там ничего не было, кроме одной-двух фраз, обычной туристской ерунды. Кэмм, по-видимому, их уничтожала. А он с моей помощью уничтожил все, что оставалось от ее жизни на мысу. Я помог ему оттащить в костер ее одежду и косметику. Пока он все это жег, я смог вернуться в фургон и провести тщательный обыск. Там ничего не было.

Соуэрби произнес официальным тоном: