Ухищрения и вожделения

Он передвинулся в кресле, наклонившись поближе к ней, и произнес так, будто ему очень важно, чтобы именно она среди всех, кто был в этой гостиной, поняла, что он хочет сказать:

— Нет, ужаса я не чувствовал — вот что удивительнее всего. Я, конечно, испугался, но это прошло быстро, уже через пару секунд. Я ведь не думал, что он где-то тут скрывается и ждет. Он уже получил желаемое. Да и, в конце концов, его вовсе не интересуют мужчины. Я вдруг обнаружил, что в голову мне приходят совершенно обыденные, здравые мысли: я не должен ничего здесь трогать. Не должен уничтожить улики. Должен вызвать полицию. Потом, когда уже шел к машине, стал думать о том, что им скажу, репетировать, вроде я всю эту историю сам сочинил. Я пытался найти объяснение, почему вдруг полез в кусты, найти верный тон, чтобы мой рассказ звучал убедительно.

— Да в чем же там было оправдываться? — спросил Алекс Мэар. — Вы сделали то, что сделали. И на мой взгляд, все это звучит достаточно убедительно. Машина, стоявшая поперек дороги, представляла собой явную опасность. Было бы просто безответственно взять да проехать мимо.

— Мне казалось, все это потребует долгих объяснений и сразу, и потом. Может, от того, что все вопросы у полицейских начинаются с «почему». Начинаешь с пристрастием вдумываться в мотивы собственных поступков. Получается, что ты вроде бы сам должен убедить себя, что не ты это сделал.

— Но труп… Когда вы пошли назад к машине за фонарем, а потом увидели эту женщину… Вы были уверены, что она мертва? — нетерпеливо спросила Хилари Робартс.

— Да, конечно. Я знал, что она мертва.

— Как это — вы знали? Это могло случиться совсем недавно. Почему вы не попытались оживить ее, сделать искусственное дыхание, поцелуй жизни, наконец? Наверное, стоило ради этого превозмочь естественное отвращение?

Дэлглиш услышал, как Мэг Деннисон тихонько то ли ахнула, то ли застонала. Лессингэм взглянул на Хилари и холодно произнес:

— Стоило бы, если бы это имело хоть малейший смысл. Я знал, что она мертва. И давайте оставим это. Но вы можете не беспокоиться. Если я когда-нибудь найду вас in extremis,^[24] я не премину превозмочь естественное отвращение.

Хилари откинулась в кресле, и на губах ее мелькнула довольная улыбка, словно она обрадовалась, что, уколов, заставила его унизиться до дешевой колкости. И когда она заговорила снова, голос ее звучал более спокойно:

— Удивительно, что вас не заподозрили в убийстве. Ведь вы первым оказались на месте преступления, и это уже второй раз, что вы оказываетесь причастны… ну, почти причастны, к насильственной смерти. Это уже входит в привычку.

Последние слова она произнесла очень тихо, еле слышно, но глаза ее не отрывались от лица Лессингэма. Он, не дрогнув, встретил ее взгляд и столь же тихо ответил:

— Но ведь есть разница, вы не находите? Помните — мне пришлось быть там и видеть, как умирал Тоби… А в этот раз никто и не пытается притворяться, что это не убийство.

В камине вдруг раздался громкий треск, и верхнее полено скатилось и упало на каменную плиту перед камином. Мэар, лицо которого раскраснелось, раздраженно зашвырнул полено обратно носком ботинка. Хилари Робартс, теперь совершенно спокойная, обратилась к Дэлглишу:

— Но я права, не правда ли? Разве полиция не всегда подозревает того, кто первым обнаруживает труп?

— Не обязательно, — тихо ответил Дэлглиш.

Начав рассказ, Лессингэм поставил бутылку кларета на плиту перед камином. Теперь он наклонился и, взяв бутылку, осторожно наполнил свой бокал снова.

— Я думаю, они вполне могли бы меня заподозрить, — сказал он, — если бы не целый ряд весьма удачных обстоятельств. Я — это совершенно очевидно — ехал по своим заранее намеченным делам. У меня имеется неопровержимое алиби в отношении по крайней мере двух предыдущих убийств. С точки зрения полиции на мне совершенно удручающе не было никаких следов крови. Полагаю, они могли заметить, что я нахожусь в состоянии легкого шока. И у меня не было ни шнура, которым ее задушили, ни ножа.

— Какого еще ножа? — резко спросила Хилари. — Свистун — душитель. Все знают — он душит свои жертвы.

— А, верно, я ведь еще не говорил об этом. Ее, конечно же, задушили, то есть я думаю, что задушили. Я не рассматривал ее лицо, осветил его ненадолго, и все. Но Свистун оставляет свой знак на убитых, не только набивает им рот волосами. Волосы с лобка, между прочим. Я этот знак ясно видел. У нее на лбу была вырезана большая буква «L». Четко, не ошибешься. Следователь в полиции потом сказал мне: это один из автографов Свистуна. Он считает, что это «L» может означать Ларксокен. Что Свистун, возможно, пытается этим что-то выразить, может, протест против использования ядерной энергии.

— Абсолютная ерунда! — резко возразил Алекс Мэар. Потом добавил более спокойным тоном: — По телевидению и в газетах ничего не говорилось о том, что он вырезает какие-то знаки на лбу у своих жертв.