Уход

Так все и оказалось. Спасен был больной целиком благодаря Гале. Правда, наглядного уважения к ней у Мишкина не прибавилось – он и так с достаточным пиететом относился к ее профессиональной настойчивости и неутомимости – следствие ее знаний и умений. Но отказать себе в удовольствии теребить и упрекать ее чем угодно – хотя бы и молодостью – он не мог и делал это с прежним азартом, хоть порой и со смущением. Возможно, он таким образом как бы извинялся, что работает с женой, и показывал, что требует от нее не меньше, а может, и больше, чем от остальных. Эдакий комплекс вины – продемонстрировать всем свою нарочитую объективность. Такая вот несправедливая показная справедливость: мол, чем ближе, тем больше спросу.

Да-а! А по прошествии многих лет, когда не было уже Евгения Львовича рядом, а она уже сама была шефом реанимации, продолжала с печалью вспоминать его язвительные выпады и никогда не упрекала «мелких» молодостью. Но и, благодаря его школе, беспрестанно вмешивалась в работу хирургов, даже во время операций, так что порой хотелось послать ее к черту и отогнать от стола. Но все вспоминали Мишкина, его уроки, и понимали, что без всякого спиритизма дух Евгения Львовича возникает в их среде, продолжает опекать и давать советы.

* * *

– Папу выписали, Владимир Савельевич.

– Ну и как он? Понимает, что у него?

– Наверное. Не уточняю.

– Ну и правильно. Желтухи нет, зуда нет, а дальше видно будет. Помню, как он на хирургическом обществе что-то докладывал. А академик ему по голове. Мишкин-то, он кто – врачишка из больнички. А потом тот академик и сам попробовал – да где там! Куда им до Мишкина, смех один… Ладно. Диссертацию кончай. Все беды бедами, а жизнь-то продолжается. К первому, чтоб диссертация у меня на столе.

– Владимир Савельевич! Сейчас же…

– Не все же время ты у отца. У меня отец умер, так я на второй день уже лекцию читал. Надо учиться аппаратами управлять, а не в душах копаться. И диссертация твоя сейчас очень нужна – чем раньше, тем лучше. А всяких там Шекспира, Пушкина побоку. На старости лет, на пенсии. Чего улыбаешься?

– Папа мне тоже – о Шекспире и Пушкине.

– Вот видишь. Он-то соображает. Иди, иди.

– Да, да… С другой колокольни…

– Колокольни! Чего? Ну, шагай, шагай отсюда. К первому. Слышь! И помни, мне нужны профессионалы, а не лирики и трепачи. Так что шагай, шагай. Время не теряй. Ну и удачи тебе.

Саша пошел, но уже у дверей, шеф его остановил.

– Мишкин, ты же мне ассистируешь сегодня. Иди мойся. Уже время. Давай, давай.

* * *

Уже через две недели Евгений Львович вполне освоился с новой ситуацией и по всегдашней своей манере стал обсуждать со всяким приходящим положение нынешнее, перспективы и, разумеется, планы. Он никогда не создавал секретов из всего того, что люди стараются в мир не выносить.

– Слушай, Илья, чего мне они голову морочат, будто убрали всё? Непохоже.

– С чего вы решили, Евгений Львович?

– Интуиция. Информация, конечно, мать интуиции. Но ведь и организм подает информацию. Правда, неясную – не могу словами объяснить, что чувствую.

– Евгений Львович, да посмотри сам. Желтуха прошла, вес набираешь, аппетит появился, силы прибавилось.

Илья забыл (а может, и не понимал), что когда врешь – особенно когда врешь больному, тем более грамотному и неглупому, – то вдаваться в подробные дискуссии опасно. Только навредишь: начнет оппонент возражать, уточнять, допытываться, искать аргументы для опровержения – глядишь, и найдет. Тем более если это врач. Вообще, если хочешь что-то утаить, лучше не спорить. Не надо было спорить и сейчас. Надо было пожать плечами и безразлично буркнуть, что время покажет, но, по-видимому, опухоль все же убрали. И всё… И о другом… На это больные подсознательно, сознательно ли, но охотно идут. А тут-то врач, да еще Мишкин…

– Ты мне лапшу на уши не вешай. Желтуха ушла – обходные пути сделали. А ушла желтуха – вот и аппетит появился, и силы прибавились. А что касается веса – посмотри. – Мишкин двумя пальцами уцепил складку на плече. – Видишь? Это же жир. – Он отпустил складку и всеми пальцами стал теребить бицепс. – Видишь: мышцы остаются дряблыми… даже хуже становятся. Белок-то уходит. А вес – только за счет жира.

– Но это ваши умозрительные заключения…

– Да ладно тебе. Голову-то не морочь. Сдается мне, и что жидкость в животе накапливается. Ну-ка, пощупай.

Не спорил бы Илья, не пришлось бы и живот щупать.

– По-моему, ничего нет, Евгений Львович.

К счастью для ординатора, единственный в клинике аппарат УЗИ испортился (чинить долго, о новом и думать нечего), а то Мишкин увидел бы жидкость в животе воочию. Но пока удалось его обмануть…

Удалось? А зачем? И надолго ли? С ним все спорили, спорили… и убеждали его все больше и больше в собственной его правоте… В собственном его мнении, в собственном взгляде на проблему… свою проблему… личную проблему.

– Привет, Жень. Как царапается? Получше?

Как часто мы задаем вопрос и сами же на него отвечаем, пусть даже вопросом, лишь бы, не дай Бог, услышать правду: «Получше?»

– Лучше, Толя, лучше. Лучшее некуда. Видишь, толстею. А что ты?