Уход Мистлера

Клара? Не уверен, что смогу объяснить тебе. Видится как-то расплывчато, словно вне фокуса. Такое однажды уже со мной случалось. Купил себе японский бинокль, любоваться птицами у кормушки из окна кабинета. Но изображение оказалось плохим. Наверное, подвело стремление сэкономить, вот и купил не то. И знаешь, временами уголком глаза я видел каждую мельчайшую деталь, к примеру, крошечный дефект клюва, когда птичка открывала его, чтобы схватить зерно. А потом вдруг все сливалось в сплошное мутное пятно. Клара? Она красива и приятна. И во всех отношениях соответствует тому, что я ожидал от жены. Высокая белокурая девушка из хорошей семьи, но без денег, стремилась пробиться на Манхэттен. Два хороших платья, никогда не подводящее чувство юмора. Рядом с такой мужчина может чувствовать себя блестящим джентльменом, хотя, разумеется, это всего лишь заблуждение. И она это понимает, но не придает значения, потому что у нее есть собственная гордость. Мы занимаемся любовью, и после она признается мне, что так и не смогла кончить, но это ничего, совершенно не важно, и она не просит меня ни о каких одолжениях. Знаешь, она страшно доставала меня этим!

Ты любил ее?

С тем же успехом ты можешь спросить, казалась ли она мне скучной с самого начала. Наверное, я всегда считал, что скука в браке — это нормально. А любовь? Думаю, что любил в своей жизни всего лишь одну женщину. Женщину, которой никогда не имел, но и никогда не терял. Это была любовница моего отца. И тебя, наверное, тоже любил, если б ты позволила. Но ты не позволила. А что касается Клары… вероятно, я просто испортил ей жизнь. Ей следовало бы дождаться другого блестящего поклонника.

Чем испортил?

Она начала думать, что я ее не уважаю. И не важно, что ставила при этом себя в дурацкое положение. Кстати, я и мать-то свою совсем не уважал. А сын совсем не уважает Клару.

Значит, ты плохо его воспитал.

Подавая плохой пример? Да, конечно. Но и с ним она не смогла найти общего языка.

А сын тебя любит?

Думаю, да, но ему приходится трудновато.

Лично я считаю, что вы с Кларой испортили жизни друг другу. Причем совершенно бессмысленно. Может, вернемся ко мне? Нет, не отвечай, это было бы ошибкой. Лучше приезжай еще раз, в конце лета.

К тому времени я или уже умру, или буду совсем плох.

Все равно приезжай, даже если будешь совсем плох.

И он сел на речной трамвайчик, и поплыл на другую сторону канала, и не сводил глаз со стоявшей на берегу Беллы до тех пор, пока фигурка ее не стала еле различимой. Оказавшись на Дзаттере, он направился в сторону Доганы, этого корабельного носа Венеции, где некогда находились соляные склады, самые большие в стране. Сидя за металлическими столиками перед кафе, туристы поедали пиццу, сандвичи с ветчиной и помидорами и мороженое. А кое-кто сидел прямо на тротуаре, привалившись спиной к садовой ограде.

Здесь были юноши нордического типа с обнаженной грудью, уже успевшей покрыться ярко-розовым загаром, рядом валялись снятые кроссовки и носки; девушки, подставляющие обнаженные бедра и плечи солнцу. Безобразная, ничем не прикрытая плоть, кисловатый запах пота, мутные, густые, как в сточном колодце, воды канала. Собственное тело показалось ему страшно тяжелым. Но он все шел, шел и шел. О том, чтобы присесть рядом с ними, не могло быть и речи. Он отдохнет, лишь когда доберется до церкви Санта-Мария делла Салюте. А затем, если церковь будет открыта, посидит во дворике, на скамье перед статуей черной Мадонны. Еще раз взглянет на обезглавленное и окровавленное тело Голиафа на потолке, расписанном Тицианом.

Он не помнил, когда у гребцов traghetto[65] наступает сиеста — наверное, после ленча, и только через час или два они вновь возвращаются к работе. Ужасное одиночество и усталость. Могущественный Гермес, покровитель всех путешественников, призывал их вернуться к своей миссии! Не заставляйте вашего слугу снова подниматься по обитым железом ступеням моста Академии, избавьте его от прохода сквозь толпу робких сенегальцев, пусть даже каждый из них прекрасен, словно сошел с полотен Веронезе. Как весело они стрекочут, рекламируя свой нехитрый товар, выставленный на просторах площади Сан-Стефано. Вперед, вперед, вперед!

Вот он добрался до лодочного сарая у гребного клуба, что находился всего в одном квартале от Доганы. О, эти звуки вечернего звона, оплакивающие умерших за день, они пронзают сердце странника жгучим желанием, а запах лака и свежего дерева наполняет его тоской. Огромные двери сарая распахнуты настежь. Он замирает на секунду, любуясь узкими изящными двухвесельными яликами и гоночными восьмерками, мирно спящими на стапелях. Они похожи на неких мифических зверей и всегда страшно нравились ему.

На стуле сидел маленький темнокожий человечек в темно-синих тренировочных штанах и красной футболке с эмблемой клуба и чинил уключину для весла. Еще один мавр, подумал Мистлер. Человечек окинул его внимательным взглядом. Прошло, наверное, не меньше минуты прежде, чем он заговорил.

Нравятся наши лодки? — заметил он.

Molto[66].

А, так вы англичанин? Наверное, гребец?