Мало что понимая из набора слов, раздававшихся по комнате, и не уверенная, что даже верно их расслышала, Ксения как могла тихо вернулась обратно в кухню. Пыталась свыкнуться со странной мыслью, мелькнувшей среди прочих, что и в ее жизнь Глеб привнес долю «постоянства», заключающегося в трех словах: «что это было». С трудом верилось в эффективность медицинской реформы, когда на обычной скорой раскатывает обычный врач из… А, кстати, откуда? Где у него были ассистенты, куда привозят из областной?
Иерархия медицинских заведений в представлении Басаргиной выглядела китайской грамотой. И все же разобраться, что же это такое было, становилось особенно важным. Не из любопытства, а потому что, оказывается, ей действительно нужно знать больше, чем ничего, о человеке, который… рядом.
Глеб явил себя еще минут через пять — докуривал. Уселся на диванчик, положил рядом телефон и негромко попросил:
— Можно мне пароль от твоего вай-фая? Придется в почту зайти.
— У тебя есть дети? — спросила она невпопад, рассматривая его, как нечто диковинное.
— Какие дети? — непонимающе уставился он на нее.
— Обыкновенные! Ты говорил… Я слышала.
— А-а-а-а, — по его лицу расползлась улыбка. Рассеянная, уставшая, вялая. — Не, это так… гипотетические дети… для операционной конкретных живодеров.
— А почему они звонят тебе?
— Да это коллега бывший… из Института неотложки — посоветоваться… им в детство девочку привезли с симптомами от герпеса до кишечной инфекции. Они никак не определятся. Сейчас точно по закону подлости окажется аппендицит. А пять суток потеряны. Перитонит. Плохо, короче.
На лице Ксении отразилось явно удивление, которое она и не пыталась скрыть, озвучив его:
— И какого черта ты делаешь на скорой?
— Работаю, — пожал плечами Парамонов.
— Это такой карьерный рост?
— Бывает и такой, — криво усмехнулся он, начиная мрачнеть, хотя куда уж было мрачнеть-то. — Допустим, мое призвание фельдшерство?
— Ты еще про водопроводчика расскажи! — фыркнула Ксения.
— Что плохого в моей работе?
— А что в ней хорошего? Я не понимаю, о чем ты говорил, но я слышала — как. Чушь собачья твое фельдшерство.
— В медицине нет того, что называется чушью, если это сопряжено с жизнями людей.
— Да ладно! — махнула рукой Ксения. — Можно подумать, ты в своем Институте плохо управлялся с этими жизнями, если тебе звонят за советами. Кстати, пароль от вай-фая — мой телефон.
— Ну вот плохо управлялся! — взорвался Глеб, вглядываясь в ее лицо ядовито-синими глазами. Почти индиго. — Ты же не знаешь, почему поперли. Именно поперли, а не ушел!
— Они правы? — не отводила она взгляда. — Или проще было согласиться?
— Проще. Проще, потому что я не знал, смогу ли… снова оперировать. У меня пациент на столе умер. У меня под ножом. Он мне до сих пор снится. Может быть, это была просто не моя работа.
— Жалеть себя — твоя работа, — нахмурилась Ксения и отвернулась.
— Не всем в небе летать.
— Бухать надо меньше! — не осталась она в долгу.
Он побледнел. Губы вытянулись в подобие улыбки. Гадкой и неприятной. Иногда он умел улыбаться и так. Встал из-за стола, подошел ближе к Ксении. И почти на ухо ей проговорил:
— А это, радость моя, тебя не касается. Не твоя территория.
— Да Боже упаси! — отмахнулась она, отстраняясь. — Только и про призвание быть суфлером втирать мне не надо. Видела я твою квартиру, и машина у тебя — не Дэу.
— Не по Сеньке шапка, да?
— Черта с два ты Сенька, — Ксения повернулась и посмотрела прямо ему в лицо. — Неужели совсем не хочется вернуться?
— Здесь мне положено хотеть тебя. Остальное позволь при себе оставить, раз уж… раз уж у нас все так.
— Оставляй, — пожала она плечами. — Катайся на скорой, спасай репутацию живодеров и страдай от несправедливости бытия.
— Я — не страдаю, — выпалил он. — Я просто живу. Ты же тоже просто живешь. Ты карьеру делаешь, я бухаю. Все правильно.
— Из нас двоих мужик, вроде, ты, — рассмеялась Басаргина.
— А какая тебе разница, если интересующий функционал устраивает?
— Никакой, если тебя устраивает, что тебя имеют.
Парамонов вскинулся на нее и замер в состоянии полнейшего замешательства. На несколько секунд, пока обрывалось что-то внутри. Так просто все расставить по своим местам. И потом только понял, что смеется. Смешно не было, а смех был. Мрачный, злой, обдающий ее льдом. Но короткий. Быстро сошедший на нет, как резкий порыв ветра.
— Ну, раз ты меня уже поимела, то я пошел, — наконец, проговорил Глеб. — Дам поиметь себя живодерам.
— Не забудь утешиться потом… — пробурчала Ксения.
— Сейчас в ларек сбегаю за пол-литрой и утешусь. Спасибо за ужин! — выкрикнул он, убираясь с кухни. Следующим громким звуком, который она услышала, был звук хлопнувшей за ним двери.