С годами он пришел к убеждению, что жить надо без роскоши, скромно, без излишеств, ибо в могилу с собой все не утянешь. Некоторые члены семьи во главе с Софьей Андреевной думали иначе. Заметим кстати, работающим в семье по существу был только он — всемирно известный писатель.
Его мечту жить в крестьянской избе и заниматься крестьянским трудом разделяли в семье только две дочери — Маша и Саша. Софья Андреевна в целом отрицательно относилась к мужикам и постоянно с ними конфликтовала. Многие из друзей Толстого, разделявшие его идеи, становились ее врагами.
С любовью и пониманием Толстой относился и к Софье Андреевне. Но с годами конфликт между супругами разрастался. На него наслаивались имущественные проблемы (борьба за завещание).
«Мы жили вместе-врозь» — эти слова, сказанные Толстым, как нельзя лучше передают суть супружеских отношений, а перед смертью Софья Андреевна призналась, что сорок восемь лет прожила с Львом Николаевичем, так и не поняв, что он был за человек.
У семьи своя жизнь, свои потребности, своя логика понимания событий и поведения. Впервые опубликованная шестимесячная переписка родных и друзей (июнь — ноябрь 1910 г.)[345]
свидетельствует об их черствости, неразумности их общения с Толстым. Порой эгоцентризм окружавших его людей зашкаливал. Софья Андреевна уважала и боялась старшей дочери Татьяны Львовны. Одно слова Тани, один искренний жест любви к матери, и драмы можно было бы избежать. Ведь все знали, что мать тяжело больна. Так уговорите ее вырваться за пределы адского домашнего круга, увезите ее за границу, о которой она мечтала всю жизнь, найдите лучших врачей. Ведь смог же Лев Львович, средний сын Толстых, излечиться. Почему же мать никто не пожалел, почему все всё понимали, но держались нейтралитета. Так удобно? Или денег было жалко? Или такова мера их любви к родителям? Всю ситуацию по существу отдали на откуп Саше, а она была еще слишком молода, чтобы глубоко понять происходящее. Об этом она не раз писала и говорила спустя много лет.Здесь скажу то, о чем долго не решался сказать, а уж писать и подавно. Александра Львовна незадолго до своей смерти рассказала Сергею Михайловичу Толстому, внуку писателя (моему старшему другу, передавшему мне эту историю), о том, что, когда Толстой, уже больной, сходил с поезда в Астапове, он вспомнил о Софье Андреевне и захотел ее видеть. Иногда думаю, что есть правда в словах жены писателя, которая убеждала всех в важности ее присутствия при больном муже, справедливо плагая, что у нее есть опыт ухаживания за ним. Но жестокость семьи дала о себе знать и в эти скорбные дни. Человека, с которым Толстой прожил 48 лет, по существу, не допустили к умирающему. Она вошла к нему, когда он был без сознания. Этого Александра Львовна тоже не могла себе простить.
А он, Толстой, великий писатель, мудрец, и на смертном одре продолжал чертить свою карту мира. Говорят, что он умер на полустанке, как скиталец, как неприкаянный человек, наказанный Богом. Умер в страданиях и муках.
Страдания и муки были. Физические. Но он их мужественно переносил, стараясь как можно меньше тревожить окружающих. А вот духовные мысли, чувства, проявившиеся на смертном одре, были наполнены необычайной заботой о присутствующих, искренней благодарностью и любовью, христианской умиротворенностью. Он не боялся смерти, а смиренно шел к Богу, шепча, умирая: «…истину… люблю много… люблю всех».