Уход Толстого. Как это было

пишу вам, а не Диме („домашнее“ имя В. Г. Черткова. — В. Р.) потому, что ему надо слишком много сказать, а я не сумею сейчас. Надеюсь, что наш верный друг Гольденвейзер передаст ему мои чувства и мысли. А кроме того, вам мне легче говорить о том горе, которое я делаю ему и в котором каюсь, но которое до времени не могу исправить, облегчить. Пусть то, что я написал ему, не смущает и не огорчает его. В теперешних тяжелых условиях я больше, чем когда-нибудь, чувствую мудрость и благодетельность неделания (курсив Л. Н. Толстого. — В. Р.) и ничего не предпринимаю и не предприму не только на деле, но и на словах. Говорю и слушаю как можно меньше и чувствую, как это хорошо.

Простите меня, милые друзья, что я делаю вам больно. […] Она, несомненно, больная, и можно страдать от нее, но мне-то уже нельзя — или я не могу — не жалеть ее.

Целую вас обоих, милые друзья, и прошу не давать вашей любви ко мне уменьшаться. Она мне очень дорога — нужна»[35].

Л. Н. Толстой в кругу семьи в день своего 75-летия. 28 августа 1903 г. Фотография Ф. Т. Протасевича.

Слева направо стоят: Илья, Лев, Александра, Сергей; сидят: Михаил, Татьяна, С. А. и Л. Н. Толстые, Мария и Андрей

Из письма

Владимира Григорьевича Черткова Л. Н. Толстому

3 августа 1910 г. Телятинки

«[…] На вопрос Павла Ивановича (Бирюков. — В. Р.) о том, почему вы не пожелали теперь же огласить вашего посмертного распоряжения, вы ответили ему, что не сознавали в себе сил вынести неизбежных последствий этого, на что он с большей логикой, чем душевной чуткостью, ответил, что в таком случае лучше было бы этого вовсе не делать. И вы тотчас же с ним согласились, по-видимому, полагая вместе с П<авлом> И<вановиче>м, что ничто иное‚ как малодушие‚ побудило вас поступить так, как вы поступили. Но дело в том, что, хотя более чем вероятно, что вы и не выдержали бы последствий преждевременного оглашения вашей посмертной воли, тем не менее‚ действительная причина того приема, который вы в этом случае избрали, лежала вовсе не в этом эгоистическом опасении, а как раз наоборот, в соображениях совершенно противоположного характера, в вашей любви к людям, в вашем желании поступить „по-Божьи“, а именно так, чтобы, по возможности, не вводить в лишний соблазн враждебных к вам членов вашей семьи, не подвергать лишним усложнениям и страданиям самых близких и преданных душе вашей друзей ваших, чтобы‚ по возможности‚ предотвратить ненависть, раздоры и борьбу, чтобы, наконец, исполнить сознаваемый вами долг ваш перед Богом и людьми, не допуская обращения в личную собственность вашей семьи того, что должно принадлежать Богу и человечеству […]»[36].

Из «Яснополянских записок»

Душана Петровича Маковицкого

2 августа

«Варвара Михайловна называет кроткое, нежное, внимательное отношение Л. Н. к Софье Андреевне „подлизыванием“ и спрашивает: почему он уступает ей и почему причиняет страдание Черткову и больной Александре Львовне? Я себе это объясняю так: „Софья Андреевна, во-первых, действительно ревнует, а не только притворяется ревнивой; во-вторых, она, в сущности, расчетливая мать — хочет потомство обеспечить материально и потому выслеживает, есть ли завещание. Л. Н. чувствует (жалея ее), что здесь только лаской и, в известной степени, уступчивостью может удерживать ее от ужасных припадков исступления. Поэтому и не считается с тем, как его отношение (к Софье Андреевне) будет воздействовать на дочь и на Черткова…“»[37]

Из дневника Софьи Андреевны Толстой

3 августа