Читаем Уход Толстого. Как это было полностью

Уход Толстого. Как это было

«Милый, дорогой папенька, — ты всегда страдал от большого количества советов, — поэтому и я не даю советов. Ты, как и всякий, поступаешь так, как можешь и как считаешь нужным. Никогда тебя осуждать не буду. О мамá скажу, что она жалка и трогательна. Она не умеет (курсив Т. Л. Толстой. — В. Р.) жить иначе, чем как она живет. И вероятно, никогда не изменится в корне. Но для нее нужен или страх, или власть. Мы все постараемся ее подчинить, и думаю, что это будет к ее пользе.

Я устала и глупа. Прости меня. Прощай, друг мой. Твоя Таня»[156].

Сергей Львович Толстой Л Н. Толстому

29 октября 1910 г. Ясная Поляна

«Милый папá, я пишу потому, что Саша говорит, что тебе приятно было бы знать наше мнение (детей). Я думаю, что мамá нервно больна и во многом невменяема, что вам надо было расстаться (может быть, уже давно), как это ни тяжело обоим. Думаю также, что если даже с мамá что-нибудь случится, чего я не ожидаю, то ты себя упрекать ни в чем не должен. Положение было безвыходное, и я думаю, что ты избрал настоящий выход. Прости, что я так откровенно пишу. Сережа»[157].

Т. Л. Толстая. Портрет работы И. Е. Репина. 1891

Фрагмент письма дочери Татьяны Львовны Сухотиной к Л. Н. Толстому. 29 октября 1910 г. Ясная Поляна. Автограф

С. Л. Толстой. Москва. 1894–1895 гг. Фотография В. Чеховского

Письмо сына С. Л. Толстого Л. Н. Толстому. 29 октября 1910 г. Ясная Поляна. Автограф

Шамордино. Вечер

30 октября

Из дневника

Александры Львовны Толстой

«В эту ночь, с 29 на 30,мы с Варей уехали. Поехали на Тулу, Калугу, Сухиничи, Козельск. В Козельске взяли двух ямщиков, одного для себя, другого для вещей, и поехали в Шамордино. Дорога ужасная, темнота, подъезжая к Шамордино, жутко, сердце сильнее бьется, а что если мы не застанем отца в Шамордине и он уехал неизвестно куда. Подъезжаем к монастырской гостинице.

— Кто у вас стоит? — спрашиваю у вышедшей нас встречать благообразной монахини.

— Лев Николаевич Толстой, — не без гордости ответила монахиня.

— Он дома?

— Нет, к сестрице пошли, Марии Николаевне.

Я, не раздеваясь, пошла к тете Маше, попросив монахиню меня проводить. […]

Я тихонько вошла в дом, прошла в одну комнату, в другую, все тихо. Окликнула тетю Машу. Она испуганно спросила:

— Кто это, кто?

— Я, Саша. Где папа?

— Ах ты, он только что вышел.

— Здоров?

— Да, здоров.

— Ну, слава Богу. Так немножко посижу у тебя, а потом пойду к нему в гостиницу.

— Да как же ты разошлась с ним, ведь он только что вышел. (Как оказалось потом, Душан Петрович повел отца по какой-то сокращенной дороге, и мы разошлись).

Мы поговорили с тетей Машей и Лизой (ее дочерью), я им немного рассказала о событиях в Ясной, и собиралась уже уходить, как вдруг дверь отперлась и мы лицом к лицу столкнулись с отцом. Он поцеловал меня и сейчас же спросил:

— Ну, что, как там?

— Да, теперь все благополучно, там теперь все братья и Таня съехались, она немного успокоилась, — отвечала я, зная уже о чем он спрашивает. — Я тебе привезла письма.

— Ну, давай.

Он сел к столу и внимательно прочел все письма.

— Да, — произнес он в раздумье, — как мне ни страшно, но я не могу вернуться… нет, не вернусь, — сказал он. А потом, помолчав, снова заговорил:

— Да, попробовали бы Илья Львович и Андрей Львович хоть месяц побыть в моей шкуре, что бы они сказали. А вот от Сережи очень хорошее письмо,— прибавил он, — и кратко, и добро, и умно, спасибо ему.

— Ну, расскажи, расскажи все подробно.

Я села и все рассказала, как мама приняла его отъезд, что говорила, кто при ней был, что сказал доктор.

— Так ты говоришь, что доктор не находит ее ненормальной, — переспросил он меня, — когда я сказала про мнение доктора о матери.

— Нет, не находит.

— Ага, ну да что они знают. Да я писал тебе с Сергеенко, но ты не успела получить моего письма. Я хотел, чтобы ты передала Тане и Сереже, что»[158].