Уход в лес

Благодаря ссылкам на потусторонние миры, связь с которыми утрачена, опустошение только растёт. История болезни, диагноз, вот что важно – строгое описание того, что утрачено. Удивительно то, что скорее и убедительнее, чем у теологов, это обнаруживается у писателей, от Кьеркегора, до Бернаноса. Мы уже упоминали, что этот баланс сохраняется поныне только в области истории искусств. Это должно быть явным также и в отношении человеческой силы одиночки. И всё же решение этой задачи не может быть найдено только в этической области: оно лежит в самом существовании. Человек, даже если он не в пустыне, всё равно влачит существование в зоне оскудения, например, в промышленном городе, где он сообщается только с отблеском и дуновением огромной силы бытия: подобный человек начинает догадываться, что ему чего-то не хватает. Это предварительное условие того, чтобы он отправился на поиски. То, что теолог снимает пелену с его глаз важно потому, что только так у ищущего появляется перспектива того, что он достигнет цели. Все другие факультеты, не говоря уже о практических инстанциях, уводят его к миражам. Видимо, к великому назначению человека принадлежит то, что он должен сначала справиться с некоторым числом подобных миражей – утопических путей, которым прогресс придаёт видимость Преображения. Мираж может представляться ему в виде мирового господства, государства, устроенного по образу термитника, империи вечного мира – всё это окажется фантомом, в котором подлинная задача отсутствует. В этом отношении немцы заплатили безмерную плату своё за обучение, и всё же это принесёт им свою пользу, если они поймут это подобным образом.

Теолог должен считаться с нынешним человеком – и прежде всего с тем, кто не живёт в заповеднике или в местах наименьшего давления. Речь идёт о том, кто испытал боль и сомнение, который воспитан скорее нигилизмом, чем церковью, при этом не стоит забывать о том, сколько нигилизма скрыто и в самих церквях. Подобный человек в большинстве случаев не будет сильно развит ни этически, ни духовно, при этом у него не будет недостатка в убедительных банальностях. Он бодр, умён, деятелен, недоверчив, обделён вкусом, прирождённая насмешка над всеми высшими типами и идеями, он думает о своей выгоде, помешан на страховании, легко управляем лозунгами пропаганды, при этом их частые и внезапные смены он едва ли замечает, он полон человеколюбивых теорий, и всё же ему также не хватает страшного, ни законом, ни международным правом не ограниченного насилия, когда его ближние и соседи не вписываются в его систему. При этом он чувствует, как злобные силы преследуют его даже в глубине его снов, он почти не способен к удовольствиям, и больше не знает, что такое праздники. С другой стороны нужно отметить, что в мирные времена он наслаждается техническими удобствами, что средняя продолжительность его жизни значительно увеличилась, что принцип теоретического равноправия стал общепризнанным, и что в некоторых местах Земли можно наблюдать примеры такого образа жизни, равных которому не было в том охватывающем все слои комфорте, индивидуальной свободе и автоматизированном совершенстве. Не исключено, что подобный стиль будет простираться и за пределы титанической эры технологий. Но несмотря на всё это, человек по-прежнему осознаёт свою потерю, чем и объясняется, собственно, тусклость и безнадёжность его существования, которое в некоторых городах и даже целых странах омрачено настолько, что всякая улыбка гаснет, и людям кажется, будто они пребывают в той Преисподней, которую Кафка описывал в своих романах.

Дать человеку понять, чего он лишён даже в лучшем из своих состояний, понять, какая могучая сила скрыта в нём самом – вот в чём состоит задача теологии. Теолог – это тот, кто знаком с превосходящей любую экономику наукой изобилия, кто знает загадку вечных источников, неистощимых и всегда близких. Под теологом мы подразумеваем знающего – знающей в этом смысле является, например, молодая проститутка Соня, которая обнаруживает сокровища бытия в Раскольникове, и которая поднимает его до них. Читатель понимает, что этот подъем со дна совершается не только по направлению к жизни, но и к трансцендентности. В этом величие этого романа, как и творчества Достоевского в целом, оно подобно тому волнорезу, о который разбиваются заблуждения времени. Это та фабула, которая выступает всё отчётливее после каждой новой катастрофы, и в которой русское перо снискало себе всемирную славу.

25