Уход в лес

Вероятно, этим можно объяснить, что культ преступления стал одним признаков нашего времени. Масштаб и распространённость этого культа слишком недооцениваются. О нём можно получить представление, если взглянуть на литературу, причём не только в её низших видах, включая сценарии фильмов и комиксы, но и на саму мировую литературу. Можно утверждать, что на три четверти она посвящена описанию преступников, их поступков и их среды, и что именно в этом и кроется секрет её привлекательности. Это демонстрирует масштаб того, насколько закон стал сомнителен. Человеку кажется, что он живёт под чужеземным гнётом, и в этом смысле он видит в преступнике родственную душу. Когда в Сицилии был казнён грабитель и убийца-рецидивист Джулиано, скорбь о нём распространилась широко. Эксперимент по ведению продолжительного существования по законам дикой природы провалился. Всё это глубоко трогает серые массы, поддерживая в них чувство причастности к бытию. Это приводит к героизации преступника. Также это создаёт моральный полумрак вокруг всех Résistance-подобных движений, и не только вокруг них.

Ныне мы живём во времена, когда ежедневно можно встретить неслыханные формы угнетения, рабства, истребления – направлены ли они против определённых слоёв, или распространяются в далёких уголках Земли. Сопротивляться этому можно и легально, путём утверждения фундаментальных прав человека, которые в лучшем случае можно гарантировать конституцией, но осуществлять их всё равно должны будут отдельные люди. Для этого существуют эффективные формы поведения, и тот, кто находится под угрозой, должен быть к ним готов, он должен учиться им; пожалуй, в этом кроется один из главных предметов нового образования вообще. Уже сейчас крайне важно тех, кто находится под угрозой приучить к мысли, что сопротивление в принципе возможно – если это будет осознано, то даже крохотное меньшинство способно будет сокрушить могущественного, но неуклюжего Колосса. Это тот образ, который часто повторяется в истории, и благодаря которому история получает свой мифологический фундамент. На таком фундаменте любое строение может простоять очень долго.

Потому вполне естественным является стремление власть имущих представить любое легальное сопротивление, и даже простое несогласие с их притязаниями, как преступное, и это их намерение создаёт особые отрасли применения насилия и пропаганды. Этим также объясняется то, что в их иерархии обычный преступник стоит выше того, кто сопротивляется их замыслам.

В противоположность этому важно, что Ушедший в Лес не только в своей морали, в своей борьбе, в своём товариществе заметно отличается от преступника, но также важно и то, что это различие скрыто в самой его глубочайшей сути. Он может обрести свои права только в самом себе, особенно в той ситуации, когда профессора правоведения и государственного права не способны вложить в его руку необходимого ему оружия. Скорее у поэтов и философов узнаем мы, чем нужно нам защищаться.

Мы рассмотрели в другом месте, почему ни индивид, ни массы не способны выстоять в том мире новых стихий, в который мы вступили в 1914 году. Это не значит, что человек исчезнет как свободный одиночка. Скорее он должен погрузиться глубоко под поверхность своей индивидуальности, и обнаружить там средства, затопленные там со времён религиозных войн. Нет никаких сомнений в том, что он сможет скрыться из этих титанических царств в сокровищнице новой свободы. Её можно обрести только ценой жертвы, поскольку свобода дорога, и она требует, чтобы ради неё теряли, возможно, как раз свою индивидуальность, а может быть даже и собственную шкуру, как добычу времени. Человек должен осознать, перевешивает ли для него его свобода всё остальное – дороже ли ему его так-бытие (So-sein), чем его вот-бытие (Da-sein).

Подлинная проблема заключается скорее в том, что подавляющее большинство людей не хотят свободы, вернее они даже боятся её. Свободным нужно быть, чтобы стать таковым, поскольку свобода суть экзистенция – это, прежде всего, сознательное соответствие экзистенции, и, воспринимаемая как судьба, жажда осуществлять её. Тогда человек свободен, и мир, полный принуждения и средств принуждения, служит ему теперь лишь тем, что являет его свободу в полном её блеске, подобно тому, как огромные массы первичной породы своим давлением выталкивают из себя кристаллы.

Новая свобода есть та же, что и старая, это абсолютная свобода в одеждах времени; вновь и вновь, и вопреки всем уловкам духа времени приводить её к победе – вот смысл исторического мира.

32