Уход в затемнение (СИ)

Так продолжалось из недели в неделю, пока Николай Иванович, вконец накрученный ссорами с бывшей женой, трудностями общения с министерством и грядущими хлопотами по новому проекту, вновь не оказался возле поющей Нади. По своему обыкновению, он встал рядом с ней, близко, почти напротив, стал вслушиваться в слова.

- Мое сееердце остановилось, мое сееердце замерло, - пела Надя.

"И я все вижу наяву", - подумалось Николаю Ивановичу. И в тот же миг он какимто особым и новым, внезапно родившимся чутьем, понял, что песня эта - о нем. Что как ни трещали бы швы его личной жизни, какие бы проблемы ни возникали у него в разговорах с госслужащими и подчиненными, сердце его стучит. Работает, и, значит, он еще жив, и может изменить многое в этой жизни, исправить и привести к общему знаменателю.

Полный благодарности, он достал бумажник, но в нем было лишь три сотни наличных. Он положил их в футляр укулеле. Этого показалось мало.

Надя улыбнулась, узнав его. И когда она, доиграв песню, отняла от своего живота инструмент, чтобы немного передохнуть, он, преисполненный восторга от открывшейся ему мысли, не зная и не ведая, как это преодолеть, прильнул к ее губам.

Девушка тут же захотела залепить ему пощечину, она уже взмахнула рукой, но вдруг вспомнила слова матери о "немолодом человеке" и поняла, что вот оно - то, что ей предначертано.

Надвигалась очередная осень.

От него всегда пахло больницей, аптекой, вымытым с хлоркой полом, едким физраствором и даже ватномарлевой повязкой. Он был внимателен, чуток, вежлив и, самое главное, быстро засыпал.

Под его размеренное сопение Надя рассматривала потолок и, находя в этой плоскости, покрытой известью, какието мелкие изъяны отмечала, что Лизергинов все же идеальнее своего потолка.

Вскоре Надя съехала от мамы. Николай Иванович заботливо оплачивал ее съемную квартиру, но сам появлялся там редко.

- Дела, голубушка моя, - говорил он в ответ на укоры, - они ведь сами себя не решат. А если и решат, то совсем не так, как хочется.

Мама Надежды пыталась держать с дочерью связь столь же часто, как раньше. Телефон мог зазвонить в любое время суток. По мнению мамы это, разумеется, как столкнуться ночью возле кухни или ванной и переброситься парой фраз, то есть было естественно.

Надя, когда раздавался телефонный звонок и Николай Иванович в этот момент был в ее съемной квартире, трубку не поднимала. На ночь же совсем выключала телефон из розетки. Но эти небольшие хитрости никак не могли избавить Надю от расспросов мамы, и окольными путями мудрая женщина выведала все, что ей хотелось знать.

Вскоре девушка почувствовала давление на себя. Мама желала познакомиться с ее, как она ехидно произносила, "молодым человеком". О том, что он немного старше ее самой, мама уже знала.

Лизергинов отнесся к этой вести просто.

- Ну, раз она хочет, то отчего же и не познакомиться? Мать все же, имеет право, - сказал он Наде, и девушка разом поняла, что единственный несогласный на это знакомство человек - она сама.

Ее словно окатили ледяной водой.

Какими бы ни были ее представления о жизни, как бы ни порицалось то или это действо в обществе, и ее мама, и Лизергинов плевать на то хотели. Надя успокоилась.

- Только знаешь что, Николай, - сказала она. - Надо бы тебе купить особый костюм. Мама любит, когда мужчины в особых костюмах.

Лизергинов кивнул, и в этот же день они поехали по магазинам.

Костюмы видели разные, и почти все хорошие. Темные и светлые, даже цветные, с большими лацканами и без таковых, однотонные, в мелкую клетку, "сюртучные", как называл их Лизергинов после примерки, и "в обтяжечку както". В конце концов, выбрав и пиджак, и брюки, и галстук, и даже золотую застежку к нему, они, уставшие, вернулись к Наде.

Лизергинов попросил таксиста дождаться его, проводил Надю до подъезда, поцеловал ее холодеющими губами и попрощался.

- Завтра в десять будь тут, поедем вместе, как полагается, - шепнула Надя.

Он кивнул, сказал "конечноконечно", еще раз поцеловал девушку и вернулся в машину. Таксист тут же включил дальний свет и поехал.

Утром, в половине одиннадцатого, Надя ждала Николая Ивановича во дворе, ругала, называла трусом, комкала пальцами тщательно выглаженное платье. В конце концов, она вернулась в квартиру, услышала дребезжание телефона, сняла трубку и узнала, что в восемь часов пятьдесят две минуты поутру Лизергинов умер от острой сердечной недостаточности.

Хоронили его в новом костюме с галстуком и золотой застежкой. Костюм, и правда, немного "сюртучил".

Надя держала в руках большой носовой платок на случай, если слезы вдруг побегут по ее щекам. Но слез не было. Она стояла бледная, без недели двадцатилетняя, и понимала, что впереди ее ждет новая, но пока что туманная, полная внезапных всхлипов жизнь.

Николай Иванович был бел, словно простыня.

Он лежал в гробу, замеренным точьвточь для его тела, и, казалось, был до безмолвия доволен гробом, вещью нужного размера, сделанной именно для него.