Уходи под раскрашенным небом

Пока что за письмом сегодняшнего долгожителя больше слышно сарказма. Что там у него случилось – пойди разбери. С внуками поругался или с соседями? Кому решил «отомстить», чтобы сокрушались о его кончине? Они старательно пишут свои записки и завещания, растравляя воображение пафосными картинами, как рыдают на их похоронах не успевшие извиниться дети, как ругают они своих безалаберных внуков, не ценивших добродетельную бабушку или щедрого деда.

Таких вот обиженных через ее руки проходило немало. Их можно понять: люди на грани отчаяния от своей немощности, а чаще одиночества, им кажется, что уйти намного проще, но сделать это своими руками они не могут. Но она, она не имеет никакого права обрекать своих медиков на роль палача. Они врачи, они помогают облегчить страдания.

Некоторые кандидаты после отказа пишут гневные письма, обвиняя и Элизабет, и всю их организацию в подлости, лицемерии. Но их все же единицы. С остальными почти всегда удается выровнять ситуацию. Были даже те, кто благодарил, спустя какое-то время за подаренные дни или месяцы жизни… за возможность выпить еще несколько чашек кофе, увидеть ночное небо, пообниматься с любимой кошкой. Всем им было отказано по причине недоказанности (читай доказанности обратного) болевых страданий. Да, болезни в основном неизлечимые, но обезболиваемые. Значит можно еще жить, пусть и в инвалидном кресле, но самостоятельно дыша, пусть и в постели, но с видом на весенний сад, пусть и медленно умирая, но без невыносимых физических страданий. В конце концов вся жизнь – это путь к умиранию.

И вот перед ней такой же проситель. При этом старик зашел сразу с юридической стороны. Впервые к ним обращаются через адвоката. Значит, понимал, что не подходит, подстраховался. Уже первая заноза. Шефу нужны веско оформленные обоснования для отказа от юристов и максимально корректное разъяснение ситуации клиенту от нее.

А что она может? Только попытаться разговорить, найти хоть какие-то следы любви к жизни, сыграть на них, на нелогичности. Все, как учили тогда, когда впервые соприкоснулась с этим миром: максимальная корректность и уважение к нежеланию жить; никаких оценок и переубеждений.

Она обвела взглядом свеже-отремонтированный кабинет, мысленно намечая, какой дизайн-проект закажет через три года. Такие частые смены декораций – не ее прихоть. Это лишь напоминание сотрудникам, что ничто не вечно, не надо цепляться за вещи, память, события. Все эти сувениры и значимые вещицы в их случае – просто непомерный груз. Если бы она хранила подобные «дары» от каждого их клиента, ее кабинет превратился бы в Лувр. (Каким жутким показался ей этот бездонный музей в первый раз. Да и впоследствии она так и не смогла его полюбить. От каждой вещи веяло чем-то невозможно ушедшим. Как можно хранить столько умершей энергии в одном месте?)

В начале работы, когда она только адаптировалась здесь, привыкала к новому способу видения мира, она имела неосторожность принять за первый месяц целых четыре вещи. Женщина пятидесяти шести лет, Мириам, была ее первой дарительницей. Накануне финального дня Мириам передала ей маленький потрепанный веер. Когда-то, безусловно, изящный, не бумажный, а из тончайшего дерева с резным орнаментом. На остатках его можно было разглядеть контуры райского сада с павлинами. Хвосты их были по-видимому особенно узорчатыми, поскольку от них остались лишь маленькие острые обломки.

Второй дар был от премудрого Шепарда. Его дневник. Из коричневой замши с золотыми выгравированными инициалами, явно подаренный за много лет до болезни; подаренный не с жалостью или нежностью, но с восхищением и уважением; не ошеломленному диагнозом человеку, а сильному, может быть, властному мужчине – так много было в этом сочетании фактуры и цвета. Плотные благородно-желтые страницы, не испорченные типографским отбеливанием, каждая с тиснением, прошитые вручную шелковыми бежевыми нитями. Никаких тебе пошлых календарей или разлинованных расписаний, никаких прорезей под ручку или креплений под телефон. Эта вещь выбиралась под человека, возможно, в те времена, когда каждая вещица еще несла свой особенный смысл.

Как странно, ей казалось, что дневники ведут только женщины, пытаясь усмирить свои чувства, выплескивая их неровными строчками. Шепард вел дневник своего ухода. С момента постановки диагноза. Как раз из-за этого дневника или благодаря нему, шеф вовремя изъял у нее все четыре «дара».