Уходящая Москва

Но для паучка и на шляпку надуть наслаждение.

И хозяин ласково осаживает зарывающегося «подручного мальчонку»:

– Павлушка! Будя! Не балуй!

А тот чувствует в этом обрыванье похвалу и усердствует, и измывается над покупателем.

– В торговцы выхожу!

Что за типы эти маленькие паучки. Ба, какая встреча!

У саней в «по-клюквой», – по московскому говору, – у оглоблей обожженные концы.

А, эти сани ездили собирать:

– На погорелое место.

Первое правило, – обжег слегка концы оглоблей у саней и поехал сбирать:

– На погорелое место. Такой порядок. Так заведено.

Вез мужик в Москву «грибной товар».

Где-нибудь за десять верст его встретил перекупщик, купил гуртом и, «чтобы не перекладать», на его же санях поехал торговать.

Где ты сейчас, деревня, промышляющая грибом и сборами на будто бы погорелое место?

Сидишь на постоялом и в сотый раз пересчитываешь гроши, за которые у тебя купили товар, и все недосчитываешься полтины, на которую тебя обсчитал перекупщик?

Или поддерживаешь «равновесие государственного бюджета»?

«Груздя в нонешнем году мало».

А что за чудные сценки разыгрывались когда-то около кадушек с солеными груздями.

Протискивалась сквозь толпу купеческая хозяйка:

– Людские грузди есть?

– Пожалте, хозяюшка.

И торговец открывал кадушку.

Сверху во всю кадушку плавал груздь. Груздь-великан. Повернуть, – насквозь красная ржавчина.

– А для себя груздика не возьмете?

– Для себя берем в Охотном.

– Из одного леса груздь, сударыня! Были грузди «для людей» и «для себя».

Был «артельный груздь», – еще хуже, чем «для людей». Теперь выбор мал.

– До двадцати трех копеек груздь доходит! – хлопает себя по бокам старушонка, не обращаясь ни к кому, жалуясь всей толпе.

Мало опенок. Нет совсем «лисички». Мало «белых отварных».

– Постная белорыбица! И вот постная белорыбица! Дух от «постной белорыбицы» «шибает» за сто шагов. Это – квашеная кочанная капуста.

«Крепко пахнет». И нет толокна!

Еще двадцать лет тому назад сказать, что на «грибной» не будет толокна, – не поверили бы:

– А что ж Москва на первой неделе есть будет? Кто теперь ест толокно?

Уходит «старая Москва».

С маковым молоком чай еще пьют.

Но немного.

На всем рынке маку две кадушки.

Зато редьки – «сколько угодно».

– Редька триха, редька ломтиха, редька с квасом, редька с маслом, редька так! – по-старому выкрикивают продавцы.

Редьку и чудовищные баранки покупает больше молодежь. Старый московский обычай – надеть на шею, как хомут, огромную баранку и, на потеху толпе, носить на плече колоссальную редьку, похожую на палицу.

От палаток с медом слабо, слабо пахнет медом.

Соты, великолепно налитые патокой.

Горы постного сахара, чернослива, халвы, – и чудится приближение санитарного надзора, который через год, через два совсем выгонит «старую Москву»:

– Со всей ее грязью.

В чем не изменился вкус Москвы, – это клюква. Уж к трем часам валяются десятки порожних, покрытых розовыми пятнами бочек из-под клюквы.

А во всем остальном «наше время» задавило «старую Москву». «Американские» распродажи:

– Каждая вещь пять копеек. Палатки с надписью:

– Меньше пользы, больше торговли – наша специальная цель. Бесконечные палатки с вафлями.

И в Чистый понедельник!

– Вафли со сбитыми сливками.

Москва, которая не ест толокна на первой неделе и ест вафли со сливками в Чистый понедельник!

Новая Москва и этот «майстровой человек», который лакомится вафлями на грибном рынке, ждут своего бытописателя.

Все изменилось: и сущность, и форма.

Пойдите как-нибудь к Сухаревке.

Как вы думаете, какой теперь самый излюбленный инструмент у московского мастерового?

Мандолина!

Лакомство, заменившее мороженые «яблоки-рязань»?

Бананы.

– Он ел банан и играл на мандолине.

Кто подумает, что это не итальянский лаццарони, а московский «майстровой человек».

И вместо старых «гречневиков с конопляным маслом»:

– Вафли со сбитыми сливками. Что-то новое идет.

Но поздно. Печально зазвонили:

– Кефимонам.

Как века и века тому назад.

Печальный звон колоколов и карнавальный шум, смех, дуденье в пищалки, настоящее вербное гулянье на грибном рынке. Разные века смешались, спорят в этих звуках. И под этот диссонанс уходит, уходит «старая Москва».

Впервые опубликовано: «Русское слово». 1914. 19 февраля.