Уходящая натура

К восьми утра появлялся баландер, кативший перед собой тележку с алюминиевыми кастрюлями и аккуратно разложенными буханками хлеба. В кастрюлях была каша, именуемая перловой, хотя была приготовлена явно из неведомого науке злака. Кроме этого каждому наливалась кружка слабозаваренного чая. В первый день Гончар в своей «шлюмке», то есть миске, обнаружил засохшего таракана и от еды отказался. Но уже на второй день чувство голода пересилило брезгливость. А на третий день он понял, что питание в тюрьме терпимое и, как ни странно, даже съедобное, хотя многие все же предпочитали употреблять лишь то, что получали в передачках с воли. Можно было добывать продукты и через охрану. Договариваешься с кем-нибудь, и он в свою смену приносит тебе все, что закажешь. Такое знакомство называется «иметь ноги», но Гончар пока их не имел. И приходилось питаться тем, что дают. За три дня он даже составил перечень всего тюремного меню, насчитав аж целых девять блюд: перловка, сечка, щи, рыбный суп, суп с перловкой, рассольник, горох, картошка, капуста. Все бы ничего, но почти во все блюда клались соевые добавки. Противные на вкус кусочки, которые по-местному назывались «вискас». Привыкнуть к ним было просто невозможно. Казалось, что от этой еды скоро отрастет хвост и начнешь мяукать.

После завтрака камера шла на прогулку в малюсенький тюремный дворик с «небом в клеточку». Толстая металлическая решетка сверху и силуэты охранников с автоматами над головой не прибавляли Валерию оптимизма.

Во время прогулки помещение камеры шмонали. Вещи сидельцев были разбросаны по полу, сумки вывернуты, а матрасы сброшены со шконок. Гончару прятать было нечего, но все равно было противно. А у людей то и дело пропадали нужные им вещицы. Обычно менты искали самодельные игральные карты, выпивку, наркотики, оружие и мобильные телефоны. И находили, потому что за деньги в Бутырке можно было купить у вертухаев все, что душа пожелает: хоть пол-литру, хоть таблетку «экстази». Но особым спросом пользовались мобильники, хотя их стоимость у «рексов» раза в четыре превышала вольную цену. Гончар уже стал призадумываться — а не купить ли самому. Хрен с ним, что отметут при очередном шмоне, — хоть брату разок дозвониться. Узнать, что и как. Его-то, надеялся Валерий, оставили на свободе…

А после прогулки арестанты усаживались перед голубым экраном и смотрели очень популярные в этой, истосковавшейся по женщинам, среде аэробику с шейпингом да «Дежурную часть», которая подробным рассказом о перестрелках, взрывах, наездах на фирмы и задержаниях напоминала им о золотых днях на воле.

Потом развлекались, кто как умеет.

Кто-то читал прессу и книги из тюремной библиотеки, кто-то лепил поделки из хлебного мякиша, кто-то с помощью трафарета мастерил карты из газет и того же хлебного клейстера. Некоторые, поддерживая физическую форму, отжимались от пола, подтягивались на шконках, боролись на руках.

Гончару же скучать было недосуг.

Он уже дважды виделся с адвокатом, нанятым Викентием Леонидовичем для любимого, но непутевого чада. Старший Гончар после случившегося сильно сдал, но по-прежнему пытался всеми силами помочь сыну.

Адвокат — один из лучших в столице — уже подал официальную жалобу на неправомерное задержание подзащитного. Предъявленное обвинение он полагал абсурдным, считая, что Гончару можно вменить только незаконное хранение оружия, да и то еще следует доказать, что пистолет принадлежит именно ему. И мера пресечения по этому делу просто запредельна. Он пообещал Валерию, что судебная коллегия по уголовным делам Мосгорсуда протест его против беззакония непременно удовлетворит.

Но значительно чаще подследственному Гончару доводилось встречаться с «гражданином начальником» Турецким. И нервы у виновника гибели Дубовика начали сдавать. Он смирился с бытом следственного изолятора, но призрак академика Дубовика не давал ему покоя. В те часы, когда убийце полагалось спать на шконке, сон не шел к нему, а если и шел, то непременно мучили кошмары. Ему снилось, что по рукам у него вечно текла кровь, а все, к чему он ни прикасался, становилось мертвым. Он вздрагивал, открывал глаза, смотрел на руки, потихоньку успокаиваясь. Но стоило глаза закрыть, все начиналось сначала. Он ничего не мог с этим поделать. Он пытался убедить сам себя, что невиновен, что все произошло случайно, что он не должен так переживать. Сам себе доказывал, что нет, мол, у него совести: он и вор, и мошенник. И никогда его это не тревожило — что теперь-то убиваться? Но оказалось, что совесть у него все же была. И не давала покоя. Как не давал покоя и старший помощник генпрокурора.

— Говорите, что пистолет вам подкинули? Отчего на нем отпечатки ваших пальцев?

— Обнаружил накануне вашего обыска и брал в руки посмотреть. Из любопытства.

— Почему не заявили в соответствующие органы?

— Как раз собирался, но вы опередили.

— И раньше пистолета у вас не было?

— Нет.

Турецкий просил вызвать свидетеля на очную ставку.

…— Проходите, пожалуйста. Садитесь. Назовите себя.

— Смирнов Игорь Олегович.