Уходящие в Вечность. Часть 2

Можно с тобой поговорить совсем об ином деле… о деле, тоже слишком важном для меня, чтобы отнестись к нему легкомысленно. Когда-то ты спас меня от пыток чекистов, а ведь мог уйти и оставить меня в плену, одному тебе было бы легче бежать. Но ты меня не бросил. Да вознаградит тебя Аллах великий за это! – голос Мухтаржана прервался от волнения, глаза затуманились слезами. – Благодаря тебе Аллах дал мне жизни еще на полтора года. Но теперь, – я это чувствую, – жить на этом свете осталось совсем мало. Я должен открыть тебе приметы, где спрятано золото и деньги, тогда ты всегда сможешь безбедно существовать, приобретать оружие, кормить своих бойцов… Я хочу, чтобы ты был моим сыном, Рамазан. Ты ведь мне не откажешь? Ведь я обязан тебе своей жизнью и жизнью своей семьи. Если бы я погиб тогда в плену, жена и дочка не выжили бы там, в нашем кишлаке, занятом неверными. Потому что красные рано или поздно бы докопались, что я был помощником Курширмата. Они бы мою семью замучили до смерти. Я был там и видел, что творят большевики. Сколько погибших, сколько невинно посаженных в тюрьму, сосчитать невозможно. Аллах один ведает, словами это не опишешь. Но не об этом сейчас разговор.

Мухтаржан остановился, ища подходящие слова, но внезапно на него накатился приступ кашля, он задохнулся, покраснел, кашель долго безжалостно трепал его изможденное тело, из глаз лились слезы, воздуха в легких не хватало. Рамазан, все еще не понимая конечного смысла его слов, терпеливо пережидал, когда Мухтаржану станет лучше и он продолжит начатый разговор. Наконец, приступ отступил, Мухтаржан отдышался, вытер слезы и пот, и взглянул на Рамазана беспомощно-тусклыми глазами.

Вы давно мне отец, – кладя руку на его худое плечо, тихо сказал Рамазан, чувствуя острую жалость от того, что скоро не будет у него еще одного близкого, почти родного человека.

Молодой ты, джигит, – слабым голосом продолжал Мухтаржан, – и не думаешь, что сегодня жив, а завтра – нет… Не думаешь, что, неожиданно уйдя из этого мира, погибнув под пулями неверных, ничего не оставишь ему взамен… не оставишь ни единого ростка, продолжателя своего рода…

Продолжатель рода! Так вот куда клонит беседу такой с виду мягкий, благожелательный, вкрадчивый хитрец Мухтаржан!

Дальше он мог бы не продолжать разговор. Рамазан знал уже, что речь сейчас пойдет о его дочери, малолетней Ходжархон.

Все добрые чувства к этому человеку, только что испытанные Рамазаном, были перевернуты с ног на голову. Словно разверзлась земля и бездонная пропасть легла в этот краткий миг перехода от горячей преданности к мгновенной неприязни, с доброго тихого уважения Мухтаржана к тяжелому разочарованию от внезапной потери лучшего друга.

О чем вы, Мухтаржан ака? – резко выпрямившись, прямо смотря в его запавшие, влажные, словно полинявшие глаза, холодно спросил Рамазан. Мухтаржан, растерявшись от его внезапно изменившегося тона, молчал и немного испуганно смотрел на Рамазана.

Мне кажется, я понимаю, что вы хотите сказать, Мухтаржан ака. – С трудом заговорил наконец Рамазан, стараясь казаться спокойным. – И я скажу вам прямо: была у меня жена, Мухтаржан ака, все было. Должен был родиться и ребенок, но… ему не суждено было появиться на свет. Уж так получилось… А жена моя… не знаю, наверное, она умерла. Я уже давно ничего не слышал о ней. – Рамазан вздохнул, встал со своего места. – Все это осталось в той жизни, которая была до войны, в далекой юности и возврата к этому нет. Да и не время сейчас об этом говорить – война, неверные! – И Рамазан сделал попытку уйти.

Ну что ж, жива она или нет – это неважно. Жены может быть и две, – смущенно проговорил, наконец, Мухтаржан, удерживая его руку. – Я с тобой впервые говорю на эту тему. Я тебе еще, кажется, ничего плохого не посоветовал. Благодаря моей поддержке ты стал во главе отряда, стал уважаемым в народе курбаши. Подумай над моими словами, Рамазанжан! Я не желаю тебе плохого и люблю тебя, как сына.

А дочка моя, – хорошая, красивая, добрая и сможет быть тебе верной женой…

– Но она же мала еще, – преследуемый видением пестрого платья и косичек, недовольно ответил Рамазан, но видя, что Мухтаржан все еще вопрошающе смотрит на него, раздраженно сказал: – Ну, хорошо, я подумаю. А теперь, разрешите, я уйду!

Рамазан вышел во дворик, оттуда – на улицу. В груди кипели обида, разочарование, неприязнь и злость. Он ненавидел в эту минуту Мухтаржана и его дочь, с досадой вспоминая тот день, который свел его с этим человеком. Но в то же время Рамазан чувствовал, что отказать он не сможет. Во-первых, Мухтаржан помогал ему деньгами. Золотых, полученных от Хакимбека, уже давно не было. Как он будет доставать оружие и еду для своих людей? Да и кто же будет с ним считаться, если у него за душой не останется ни таньги29, какой он тогда курбаши? Рамазан начинал понимать, что деньги, богатство, на которые он привык смотреть сквозь пальцы, почти презирая их, все-таки нужны и никуда от этого не деться.