Уходящие в вечность

Гейнца Юнке, маленького невзрачного жителя Бремена, я бы никогда среди них не выделил и не запомнил, если бы не одна вещь, поразившая каждого из присутствовавших, в том числе и самих немцев. Когда он снял плащ, то все увидели, что его пиджак был увешан военными наградами вермахта. Это настолько бросалось в глаза, отталкивало от него, что сразу же возникло чувство неприязни. К нашему удивлению, оно перекинулась и на некоторых немцев. Старший немецкой группы подошел к председателю Комитета ветеранов войны-однополчан генерал-майору в отставке Виктору Рожкову и начал смущенно объяснять, что для них самих – это дикое недоразумение. Затем он вернулся к Юнке и стал убеждать его снять гитлеровские регалии. Юнке возражал, мотивируя тем, что это были не оригиналы орденов и медалей, а их дубликаты. На них не было самого главного, что отличало военные знаки того времени: отсутствовала фашистская свастика.

Согласно современным германским законам подлинные регалии с нацисткой символикой должны храниться дома, подальше от людских глаз. Их ношение в общественных местах в сегодняшней Германии уголовно наказуемо и приравнивается к пропаганде нацизма. Немецкое общество единогласно поддержало это законодательное решение. Поэтому не было ничего удивительного в том, что даже дубликаты нацистских наград без свастик воспринимались как нечто преступное. Поступок Юнке был не чем иным, как вызовом, причем его дерзость и кощунство умножались тем, что выставил он все свои отличия напоказ, находясь в гостях у своего бывшего противника.

Уговоры старшего немецкой группы, как ни странно, на Юнке не только не подействовали, а, напротив, раззадорили его. Он стал жестикулировать, крича, что заслужил свои награды в честном бою. Он был фронтовым солдатом, а не охранял концлагеря. Юнке показывал на награды советских ветеранов войны и взволнованно говорил, что те по праву с гордостью надели их в этот вечер. Русские солдаты так же, как и он, рисковали своей жизнью. Не его вина в том, что девятнадцатилетним парнем в 1942 году он получил повестку явиться на призывной пункт и через полгода оказался под Ленинградом. Но эти его знаки доблести заслужены были им честно и по справедливости. Старший группы, поняв, что его не переспоришь, демонстративно отвернулся от него.

Вечер между тем продолжался. Первые тосты были произнесены, бутылки со спиртным пошли по кругу. Время от времени кто-нибудь из наших ветеранов косился на столик, где сидел Юнке, и смачно проходился по недобитому фашисту. Почему-то мне показалось, что история этим не закончится, а получит дальнейшее развитие, притом, может быть, даже и совсем неожиданное. Так оно и случилось.

Внезапно к столику Юнке направился полковник в отставке Николай Румянцев. Я знал его и глубоко уважал как человека высокой культуры. Воевал он на Крайнем Севере под Кандалакшей, где сражался с горными стрелками 20-й армии немецкого генерала Дитля. Хлебнул на войне всякого. Многочисленные боевые, а не юбилейные ордена и медали наглядно подтверждали это, как, впрочем, и тяжелое ранение в ногу. Из-за него он с трудом передвигался, опираясь на палку. Румянцев подозвал меня к себе, чтобы я, как переводчик, принял участие в беседе. Не дожидаясь приглашения, он подсел за стол к Юнке и сразу же, без всякого предисловия, протянул тому руку. Затем сказал:

– Думается, что таким же отчаянным человеком были вы и в бою. Как бывший фронтовой разведчик знаю, что кресты и медали выдавали вашим солдатам не зря. «Язык», взятый нами с такими наградами, всегда ценился вдвойне.

Забыв про окружающих, они стали оживленно разговаривать. Их интересовал быт противника, чем солдаты питались, как боролись со вшами, ходили в баню, разжигали костры на снегу, мерзли в наспех вырытых землянках. Вспоминали они и смешные истории: как подтрунивали над «Иванами» и «Фрицами» и как оба хотели, чтобы эта проклятая война как можно скорее закончилась. Разумеется, каждый желал своей победы. Незаметно они перешли на «ты». Казалось теперь, что они знали друг друга с давних пор. Они были настолько похожи, что если бы не разные награды и язык, то их можно было бы принять за однополчан.

Внезапно Румянцев предложил: «Давай сфотографируемся. Я тебе карточку потом вышлю». Они смотрелись колоритно: два пожилых человека с боевыми наградами. Постепенно шум в зале стал угасать. Взоры немцев и русских обращены были теперь на Румянцева и Юнке. С соседних столиков к ним стали подтягиваться с рюмками в руках другие советские ветераны. Юнке оказался вдруг в центре внимания. То ли водка была тому причиной, раскрепостив сознание, то ли авторитет Румянцева был столь высок, но теперь почти каждый желал сфотографироваться с немцем.