Уходящий Париж

Зато извозчик теперь носит ливрею и, поджидая седока, читает газету, наверно, издающуюся специально для него.

Зато государство пользуется таким кредитом, что выпуск государственных процентных бумаг в четыре раза превысил долг Франции при Наполеоне.

И наконец, вы имеете удовольствие видеть на вывеске колбасной: «Такой-то, учиник г-на Веро», что свидетельствует о развитии просвещения.

Разврат уже не внушает ужаса, он широко распахивает ворота, огненно-красный номер притона пылает на черном стекле. Разврат завел салоны, где вы, как в ресторане, по карточке можете себе выбрать Семирамиду или Дорину, испанку или англичанку, провинциалку из Ко или из Бри, итальянку или негритянку с реки Нигер. Полиция запретила романы из двух глав, обдуваемые всеми ветрами.

Позволительно спросить, не нанося оскорбления ее королевскому высочеству — политической экономии, зависит ли величие нации от того, что сосиски нам будут отпускать с прилавка из каррарского мрамора, или от того, что о рубцах будут заботиться больше, чем о живых людях!

Фальшивый блеск Парижа явился причиною нищеты в провинции и в пригородах. В Лионе уже имеются жертвы, их зовут лионскими ткачами. В любой промышленности имеются собственные лионские ткачи[2].

Взвинчены потребности всех классов, объятых тщеславием. Слова Фуке: «Quo non ascendam»[3] — стали девизом французских белок, с какой перекладины общественной лестницы они ни начинали бы свой бег в колесе. Политика должна была бы, ужасаясь не меньше моралиста, спросить у самой себя: а где же найдутся доходы, чтобы покрыть все эти потребности? Когда следишь за текущим долгом казначейства, когда узнаешь, что у любого семейства, на манер государства, имеется собственный текущий долг, тогда с ужасом видишь, что половина Франции в долгу у другой половины. Когда сведут счеты, то должники сожрут кредиторов.

Вот каков, вероятно, будет конец так называемого царства промышленности, Нынешняя система, которая поместила весь капитал в пожизненную ренту, обостряет этот вопрос и тем более обостряет столкновение. Крупная буржуазия отдаст гильотине больше голов, чем дворянство; и если есть у нее ружья, то противниками ее будут те, кто эти ружья производит. Все помогают рыть глубокую яму, конечно, для того, чтобы все могли в ней поместиться.

МОРАЛЬ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА

Руины зданий, воздвигнутых церковью, знатью, феодализмом, средневековьем, великолепны и теперь еще поражают победителей, которые стоят перед ними, остолбенев от изумления; а после буржуазии сохранятся лишь жалкие остатки картона, штукатурки да раскраски. Вся эта огромная фабрика мелких изделий и создаваемый ею причудливый, дешево стоящий расцвет ничего после себя не оставят, даже пыли. Робронов знатной дамы прошлых веков хватит на обивку всей мебели в кабинете теперешнего банкира. А что можно будет сделать в 1900 году из гардероба теперешней буржуазной королевы... От него и следа не останется; он весь пойдет на выделку бумаги того сорта, на которой печатаются все теперешние произведения. А куда девать эту бумагу?

Альманах «Бес в Париже», т. II, 1844 г.