Ухожу на задание…

Мы приближались к невысокому перевалу между портом и городом. В лицо ударили лучи только что поднявшегося над морем солнца. Я начал расстегивать ворот бушлата. И вдруг — крик.

— Стой! Тамаре! Стой! — орал сержант-проводник.

Метрах в ста от нас перебегал улицу человек в белом. Крик подхлестнул его. Он ринулся напрямик, к жерлу тоннеля. Следом за ним бежали сержант и Василий Кузнецов. Потом старшина Михайлов.

Василий, хоть и грузен на вид, мчался резвее всех. Но нет, и ему не догнать японца. Поняв это, он начал на ходу стрелять из винтовки. Мимо! Мимо! Опять мимо!

Японец скрылся в тоннеле. Василий — за ним. И в эту секунду из-за груды камней за спиной Кузнецова появился другой японец, тоже во всем белом. Блеснул на солнце занесенный клинок…

Я держал винтовку на изготовку, но не мог стрелять, боясь попасть в Василия. А он не видел врага. Еще мгновение, и конец… Но прозвучала короткая пулеметная очередь. Михайлов ударил из пулемета стоя, с руки. И конечно не промахнулся! Сказалось мастерство старшины вьюговских пулеметчиков. Японец упал замертво, а удивленный Кузнецов отпрянул в сторону и оглянулся.

На всякий случай мы постреляли в тоннель. Яков Михайлов наклонился к убитому, поднял его оружие. Это была короткая сабля, а вернее, небольшой палаш с красивой рукояткой. Протянул Василию:

— Держи, Рыжий. Вот где твоя смерть таилась.

Василий, побледневший от волнения, удивленно разглядывал острый клинок. Потом, сколько я помню, он не расставался с этим оружием, берег его, как реликвию, а перед демобилизацией подарил командиру корабля Игорю Кирилловичу Кузьменко. Старшину Михайлова Василий по сей день считает своим спасителем.

Вот такой была наша первая встреча с самураями. Продолжалась она несколько минут. Я еще опомниться не успел, а капитан-лейтенант уже торопил нас:

— Не задерживаться! Вперед!

На сопке, вдоль которой мы шли, маячили какие-то фигурки. Издалека трудно было разглядеть, свои это или японцы. Они не стреляли в нас, и на этом основании было решено: наши. Заблуждение рассеялось, когда мы обогнули сопку: по склону цепочкой поднимались солдаты в чужой форме. К счастью, они не заметили нас.

Мы бегом миновали перекресток шоссе и укрылись в кустарнике. Капитан-лейтенант и проводник разложили карту.

— Что за черт! — выругался Собачкин. — Мне сказали, что эта высота уже взята.

— Значит, еще не взята, — флегматично ответил сержант.

Нужно было идти дальше, на большую сопку, высившуюся между портом и городом. Но если японцы здесь, они могут быть и там. Однако выбора у нас не имелось. Мы обязаны обосноваться в указанном месте и развернуть рацию. Без этого артиллеристы «Вьюги» и «Метели» не сумеют эффективно помочь десантникам.

Пока капитан-лейтенант Собачкин совещался с проводником, мы разглядывали японские трупы, сваленные на дне распадка. А неподалеку — свежий глинистый холмик о три бескозырки на нем. На одной — потускневшая золотая надпись: «Северный флот». Вот где нашел свою смерть заполярный моряк!

— Наши вчера тут держались, — объяснил сержант.

Дальше двинулись мы по каким-то задворкам, по тропинке, петлявшей среди огородов и высоких, в рост человека, зарослей гаоляна. Шли очень быстро. Где-то стреляли. Поблизости рвались бомбы, сброшенные нашими самолетами. Но я, по совести говоря, ничего не видел и ничего не запомнил, изнывая под тяжестью навьюченных на меня громоздких предметов. Не хватало дыхания. Лицо горело. Глаза заливал пот. Думалось только об одном: как бы выдержать, не упасть. Федор Гребенщиков тоже шел покачиваясь, едва переставляя ноги. Остальным было полегче, но и они при подъеме в гору дышали, как загнанные лошади. Вася Басов взял у меня винтовку.

Когда раздалась команда «Ложись!», я почти замертво ткнулся между какими-то грядками. Отдышавшись, начал осматриваться. Слева — пологий спуск, кустарник, гаолян. A внизу, на окраине города, — японские окопы. Там суетились солдаты. Справа довольно крутой подъем, голый скат, поросший рыжей, выгоревшей травой. На вершине сопки шел бой. Рвались гранаты, перебегали сгорбленные, пригнувшиеся фигурки. В общем, мы очутились между молотом и наковальней…

В другое время, возможно, стало бы страшно. Но в тот момент я был настолько замучен, что мечтал лишь об одном: полежать бы вот так еще минут десять. Первым делом снял осточертевшую тяжелую каску — «тыкву», как мы их называли, и отбросил в сторону. Вместо нее надел бескозырку. Такую же нехитрую операцию произвел и Федор Гребенщиков.

Неподалеку от нас, в распадке, среди фруктовых деревьев, стоял маленький домик. Из него вышел во двор мужчина в штатском. Невольно подумалось: «Куда его несет? Сидел бы себе в подвале!» Но почему в руках у него винтовка? Вот он пристроился козле каменной изгороди и начал стрелять вверх, по нашим бойцам, которых все больше появлялось на сопке.

— Федор, смотри! — толкнул я Гребенщикова.