Уклоны мистера Пукса-младшего

Судомойка прошептала несколько слов, и инспектор, круто повернувшись, пошел в зал к своему столику. Боже мой, как он об этом не подумал раньше!

Проходя мимо Смозерсов, инспектор чуть замедляет шаг. Сюзанна Смозерс вскидывает длинные ресницы, в глазах загораются лукавые огоньки:

— Так вы принимаете мои условия, мистер Уинклоу?

В мозгу инспектора прыгают цифры: судомойке дано десять фунтов, а с этой дуры можно получить сотню. Уинклоу кланяется, подходит к столику.

— Вы предлагали, мисс Смозерс, пари, вы ставили сто фунтов против того, что Финнаган будет найден. Вы обещали еще сто фунтов тому, кто покажет вам…

— …Финнагана, мирно лежащего в гробу. Именно так. И?..

Инспектор позволяет улыбке коснуться его губ.

— А если Финнаган не будет лежать, а будет, скажем, сидеть?

— Тем это будет интереснее.

— Платите деньги, мисс Смозерс. Платите деньги! Через сорок минут живой и здоровый Финнаган, бежавший из полицейского автомобиля за несколько минут до столкновения, будет сидеть у меня в кабинете.

Инспектор шел по стопам великого Шерлока Холмса[42]. Он обожал театральные эффекты. Он любил поражать людей неожиданностью. И он умел делать это: выражение лица Сюзанны Смозерс искупило волнения последней недели — мисс застыла, полуоткрыв рот. В ее глазах рядом с изумлением и сомнением откровенно запрыгали гнев и зависть: ее, Сюзанну, королеву издевательств над нижестоящими, провели, над ней смеются, и завтра весь Лондон будет знать, что Сюзанна Смозерс, в жизни не проигравшая еще ни одного пари, проиграла, наконец, заклад из-за воскресшего из мертвых большевика Томми Финнагана.

Ну, как после этого можно любить большевиков?

Глава девятая, в которой мысли Джемса Пукса, кажется, приходят в порядок.

…Три — Джемс не произносит.

Чья-то крепкая рука хватает его за шиворот, приподнимает, как котенка, поворачивает спиной к воде, и Джемс видит добродушное лицо моряка, слегка подвыпившего, но крепко стоящего на ногах.

— Што ты, братишка[43]?

И немедленная перемена тона:

— Дуррра. Жизнь — она…

Моряк подыскивает слова:

— Она… дама знаменитая! Вот!

Джемс трясется. Боже мой, он только-что был на краю гибели… Неужели он пытался покончить счеты с жизнью? Огромная радость врывается в сердце Джемса. Слезы показываются на глазах:

— Нет, нет, он не имел в виду ничего такого… он просто смотрел в воду…

Моряк с сомнением качает головой, говорит, коверкая английские слова:

— А не врешь?

Джемс клянется. Джемс сейчас уйдет из порта. Моряк с трудом понимает — английский язык и без того труден, а тут еще его опьянение и волнение Джемса.

— А не врешь?

Затем моряк решается: супчик[44], которого он спас, должен выпить. А когда он будет пьян, он увидит, какая прекрасная дама жизнь, и не захочет больше топиться.

Моряк берет Джемса под руку:

— П-шли!

О, Джемс охотно пойдет с ним на край света. Ведь Джемс обязан ему жизнью!

В трактире «Полгора» очень шумно, но это не мешает Джемсу излить свою тоску своему спасителю: — в памяти — спасение, всплеск холодной воды, опьянение и — Джемс рассказывает моряку всю правду о себе.

Моряк задумчиво тычет вилкой в пробку от пивной бутылки и слушает:

«Конечно, супчик врет… Англичанин с Молдаванки[45]. Много их развелось…»

Моряк пьет, поит Джемса, и через несколько часов оба они, пошатываясь снова идут в обнимку по спуску, соединяющему город с портом.

Розовая заря поднимается с крыш. Трубы начинают дымить. Серебряная от восходящего солнца морская вода легла на горизонте. Моряк решает, что ему некогда:

— Честь имею, — сухо говорит он Джемсу, — я до вас не имею чести, а потому — честь имею…

Голова Джемса кружится. Столько событий! Столько изумительных событий!

Джемс открывает глаза — моряка нет. Джемс устало опускается на скамью у трамвайной остановки и, думая о моряке, нежно и задумчиво произносит единственное хорошо знакомое, звучное, русское слово:

— Сволочь…

А затем сон мягкими руками обнимает Джемса, и он засыпает, сидя на скамье у трамвайной остановки, как-раз напротив общежития политэмигрантов.

Автор думает, что теперь самый подходящий момент для некоторых объяснений, которые необходимы читателю. Дело в том, что Джемс — бесхарактерный и избалованный мальчишка — увидел сразу слишком много. Мысль, привыкшая к строгому покою английского дня, заблудилась в чаще противоречий. Понятия смешались — жизнь упорно не желала подтверждать привычных мнений о России. Привычка и традиции пытались цепляться еще за факты, но факты сбрасывали их, как горячий конь всадника, факты вставали толпой, безжалостно набрасывались на Джемса, погребали под обломками здания былых убеждений и влекли к гибели.