Уклоны, загибы и задвиги в русском движении

А если безобразия, напротив, всё только растут, а религиозность и духовность всё только отступают (сдаётся мне, что всё это, увы, именно так!), то что же мы скажем о роли церкви в нашей жизни? О значении церковного строительства?

«Церковь в авангарде национальной консолидации» (117): так уговаривают меня авторы РД. А мне не верится. Никак не складывается такой благостный пазл.

Меня пытаются убедить: «Несопоставимы внешние знаки православности с внутренним потенциалом. Скрытым в самих структурах и тканях национальной жизни. Эта нижняя часть айсберга огромна и не может быть взвешена и по-настоящему оценена». Неправда: оценка как раз и содержится в цифрах статистики преступлений, самоубийств, абортов, разводов, алкогольной и наркотической зависимости, растления и т. д. К примеру, Россия вышла на первое место в мире по количеству убийств на 100 тысяч жителей, не считая пропавших без вести (также убитых, по вероятности).

РПЦ получила от государства и общества колоссальную поддержку: гигантские инвестиции, налоговые льготы и кредит людского доверия. Где, спросим мы, наш духовный дивиденд на эти вложения, на этот кредит?

Думаю, сегодня церковь в огромном долгу перед русским народом. Как будет отдавать долг? Для этого она, как минимум, должна не за страх, а за совесть бороться за права и интересы русских. Но пока что до этого, мягко говоря, весьма далеко. И весь исторический опыт говорит о том, что РПЦ если и защищает, так только своих, православных, до прочих же русских ей дела нет.

А между тем воинствующие клерикалы из числа доктринёров-смыслократов (они же хорошо всем известные выкресты Махнач, Фролов и Малер) открыто ставят РПЦ выше русской нации, а по сути — хотели бы отделить православных от прочих русских, приподнять их над всем народом (не забудем, что ещё в 1991 году абсолютное большинство населения было атеистическим), они мечтают о слиянии церкви и государства, о православной теократии, о тайном православном ордене, «мирском фронте» (129–133), незримо управляющем обществом, наподобие приснопамятных иезуитов. Они пишут:

«Нужно рассматривать православие не как сегмент общественной жизни, но как силу, тождественную самой национально-государственной традиции России… РПЦ сегодня остаётся единственным историческим общенациональным институтом, имеющим непрерывное преемство более чем за тысячу лет (старообрядцы вряд ли с этим согласятся. — А.С.). Православие даже старше самой русской нации, старше великорусского этноса и является для него духовно опекающим началом… Православие — это метафизическое место России в мире… Православие является прообразом русской цивилизации, её первичным корнем… Верность православию сегодня можно рассматривать как знак верности самой нации» (120–124); «РПЦ нужно предоставить возможность влиять на образование и массмедиа» (137).

Они откровенно хотели бы «предусмотреть в законодательстве возможность перехода из режима светского государства в режим государства конфессионального (по примеру ныне существующих: Израиля, Таиланда, Мавритании, Иордании и др.)» (137); они мечтают, чтобы РПЦ играла «важную роль» во всех творческих союзах (226), чтобы прозелиты православия множились во всех странах мира (149–150).

Рекордом мракобесия выглядит их программное требование: «Все антирелигиозно (материалистически) ориентированные предметы должны изучаться только на добровольной основе» (139), исполнение которого потребует удаления из обязательной школьной программы не только астрономии, но и ботаники, зоологии, биологии, географии, физики, химии, да, пожалуй, и истории. И т. д.