Укок. Битва Трех Царевен

— Ты, конечно, очень худая, но твои ступни закалены: тебя никогда не коснется простуда, и не будут болеть кости. Твои руки тверды, ты умеешь не только ткать золотую ткань, но и стрелять. Помнишь, мы с тобой летом стреляли из пистолета Макарова и из автомата?

— Конечно!

— Ты умеешь владеть холодным оружием, знаешь удар стилета, ты можешь сражаться голыми руками. Ты дерешься с мальчишками на равных! Поэтому я чаще всего запрещаю тебе носить широкие юбки. С помощью пэкелимос[27] ты можешь обратить в бегство толпу наших цыган, они побоятся осквернения! Но тебе не справиться в пышных юбках с нашими врагами: ты запутаешься в них, не отобьешься. А тебе надо суметь применить все мастерство восточных единоборств, которым я тебя учила. Ты… — Мирикла помедлила, — ты не боишься своего тела, как и я. Ты же знаешь, наше общее племя пришло из Индии. Ни мужчины, ни женщины среди наших предков никогда не носили обуви — это считалось осквернением земли, по которой мы ходим, и ног, которым она дает силу. Некоторые женщины из низших каст обязаны были ходить с обнаженной грудью, и это не считалось бесстыдством. Ты спокойно относишься к телесной наготе, Патри. Все это вместе… все это означает, что тебя не сломать. Тебя можно выставить голой на площади, можно пытать жаждой, голодом, огнем или железом — ты останешься тверда. Ты уже обладаешь тайным знанием проникновения в сознание человека. И у тебя это получается. Пройдет время, я передам тебе все остальное. Ты — царевна, Патрина. А у царевен всегда очень много врагов.

Девочка молча кивнула. Отложила книгу. И неожиданно, свернувшись калачиком, легла с краю тахты, под руку своей приемной матери, а через пару минут заснула, разметав шелковистые черные кудри.

Потрескивал камин, а повсюду: по углам комнаты, и не только здесь, а в каждом коридоре и простенке, всю ночь горели толстые, особой формы восковые свечи.

А потом был день, и снова ревели за стенами цитадели грузовики. Они окружали дом, рыча, как прайд голодных львов, окруживших антилопье стадо. Тревожно ходил по двору Исидор — седой, синий, настороженный. И юноши, перекликаясь гортанными голосами, приняли еду на своих постах: ее принесла им Патрина, тихо шуршащая пятками по каменным ступеням, как мышка.

И наступила ночь. Ее мохнатые нити опутали лес, закабалили свет и пожрали его. Но остались блестеть во тьме мелкие огоньки да прожекторы над башнями крепости. После полуночи они погасли. Лишь несколько точек мерцало там, на башнях, и только шорохи витали в каменном мешке двора. Почти бесшумно отворились ворота. Это Исидор вывел «кадиллак», а перед тем он подмигнул Мирикле и Патрине, стоящим в прихожей дома. Они были одеты по-дорожному и необычайно добротно: в джинсы и теплые свитера, в кожаные куртки и кроссовки.

Автомобиль покинул ворота, которые тут же закрылись за ним, развернулся на площадке перед домом, опасливо трогая толстыми шинами щебень и куски толя. Не спрятана ли тут противопехотная мина? Но ничего не обнаружилось. И Исидор уже был готов дать знак, чтобы в маленькую дверку вышли к нему его пассажиры, как сзади волчьим оком вспыхнули фары, и тяжеленный грузовик «МАЗ» без паузы рванулся на него из темени леса. Махина грузовика ударила «кадиллак» сзади, с размаху впихнула автомобиль в кирпичный угол башни, сминая хромированный радиатор, разрывая металл; а потом начала кромсать дальше, рыча, переворачивая и протаскивая его за собой — скомканный, хрустящий, как выбитыми зубами, стеклянными осколками, железный труп. И когда стальные их кости сцепились, когда начали грызть друг дружку, а на свежие рваные раны хлынул из чрева «МАЗа» бензин — только тогда голубая искра оживила картину, и в один миг багрово-желтый шар вспух над забором. Патрину с Мириклой осыпало дождем выхлестнутых стекол. И вскрикнула старая цыганка, закрывая руками голову дочери, потому что вверх взлетела да шлепнулась на бетон двора, сияя окровавленным браслетом часов, оторванная рука Исидора. Тотчас же раздался второй гулкий удар, будто опрокинулось небо, уже освещенное языками пламени и от ужаса посиневшее, побледневшее. Сдавая задним ходом, в стальные ворота врубился второй бензовоз и взлетел на воздух, разметывая горящие осколки, ошметки по двору, а одна из двух башен накренилась и грузно обрушилась. В этот проем стали вбегать черные фигуры в чем-то камуфляжном — это было едва различимо. Они поливали дом градом автоматных очередей. Но оттуда, из бойниц, били в ответ ручные пулеметы и такие же, как у захватчиков, автоматы — люди Бено оказались хорошими стрелками! Эти, неразличимо-черные, падали горохом, но на место упавших вбегали новые и тоже, схватив пулю в горло или в замотанный тряпкой череп, оставались на бетоне навсегда.

Внутри Мирикла схватила девочку за худые плечи.

— Ко мне! — страшно, дико выкрикнула она; монисто, выплетшись из косм, со звоном посыпались на пол. — За мной, вниз!!!